Говорит Москва

Да, именно в этом, и она такой ему нравилась. В то лето она была молодой, а молодым девчонкам можно перекрашиваться, как хочешь. Хоть в зелёный, хоть в голубой, и ври о себе напропалую, – всё будет мило, во всём будет только свежесть юной жизни, ещё не понявшей себя. И только видя это, сам хочешь жить, так что кружится голова.

И мне хотелось, и у меня кружилась.

О том, что на самом деле она старуха, о мрачных её подземных шкафах, полных черепами и скелетами, о тяжёлом её безумии, о смрадном дыхании, – обо всём это он узнал позже, гораздо позже. И был не рад, что узнал.

Но всё-таки, всё-таки – чего ты от меня хотела?

Он вскарабкался на лысину Лубянского холма и сел на остановке у «Детского мира». Вытянул ноги; ноги гудели. А есть всё-таки в голове туман, так-то не заметишь, а он есть, никуда не делся. Значит, соображаю хуже, чем обычно. Ладно, сейчас можно уже ничего не соображать. Такси вызвать – и домой, в постельку.

Он вскинул руку, посмотрел на часы. Это потребовало концентрации. Стрелки плясали. Сперва показалось, что пятнадцать минут первого, но вгляделся – нифига себе, ровно три! Как там у классиков? Час между собакой и волком. Самое тёмное время.

Потянулся в карман, чтобы достать телефон, но тут послышался странный звон. Не то в ушах, не то снаружи. Звон знакомый, но тут он его точно не ожидал.

Звон и скрежет.

Но прежде, чем звук породил в голове некий образ, он стал громче и ближе, и из-за поворота с Мясницкой, звеня и скрежеща, вывернул трамвай. Один ретро вагон, деревянный, с подножкой, он светился изнутри как полый ёлочный шарик.

Скользнул по дуге вокруг площади и остановился прямо перед остановкой.

Дверь открылась.

Никто не вышел.

Артём видел кепку машиниста. Видел деревянные сиденья. Ступени. Свет жёлтых старых электрических ламп.

Он видел рельсы. Вокруг, по всей площади. Рельсы, которых здесь раньше не было.

Может, просто не замечал?

Повинуясь острому чувству, Артем поднялся, взошёл по ступеням в вагон. Вагон был пустой, светлый. Артём протянул руку и потрогал спинку кресла. Обычная деревяшка. Тёплая. Не пластик. И облупленный, как будто на маршруте каждый день. Музейный экземпляр? Или хорошая копия? Никогда не слышал, чтобы они тут ходили, трамваи. Да ещё ночью. Может, был парад? Или праздник какой? Или это тур, а-ля старинная Москва?

– Гражданин, конечная, – услышал голос – вожатый перегнулся и заглядывал в вагон. – Гражданин, слышьте? В депо еду.

Артём не отвечал. Он не мог ответить. Другое приковало его, похлеще музейного вагона и вожатого в фуражке двадцатых годов – за окном на площади, на лысой макушке холма, где некогда возвышался Железный Феликс, бил фонтан. Небольшая тумба, слабая струя. Она слегка искрилась в свете неяркого фонаря. Шума воды из вагона слышно не было.

Откуда? Артём был здесь сто раз и точно был уверен – никакого фонтана не было. Никогда. Он мог поклясться.

– Гражданин, вылазьте, – услышал снова голос вожатого. Уже раздражённый. – А то милицию позову.

– Ага. Ага, ага.

Артём вылез на негнущихся. Трамвай тут же звякнул и тронулся с места. Медленно пополз наверх по площади, сделал круг – и скрылся за поворотом на Мясницкую.

Артём так и стоял, тупо глядя перед собой.

Никакого фонтана.

Тот же лысый холм. Те же фонари, разве что горят ярче, из вагона они казались тусклее.

И никакого фонтана. Всё как всегда.

Трамвай звякнул, удаляясь к Чистым прудам.

Артём закрыл глаза.

Открыл глаза.

И рванул за ним вслед, на Мясницкую.

Нет, а чего такого – нормальный трюк для туристов, экран вместо окон. Старый трамвай, старая Москва за стеклом. Показывает по гео локации. Всё нормально.

И где-то я это сегодня уже видел. Вот точно, видел.

Только это бы ладно. Это всё ерунда. Проблема в другом – трамвая не было. И рельс тоже. Ни духу, ни звука, ни искорки.

Трамвай уплыл в ночную Москву, растворился, будто его никогда и не было.

Сто лет здесь не было.

Артём уже не бежал, он шёл всё медленнее и медленнее и, наконец, остановился. Не было, конечно, не было. И он же это знал. А что тогда? Морок? Помутнение?

Он оглянулся. Домов и улицы не узнавал. Темно, ни вывесок, никаких ресторанов, ничто не работает, ни одно окно не светится. И ни души. Мясницкая лежала мрачная и насупленная, непохожая на саму себя. Неприятный ветер из подворотни потянул обрывки газет, листья, окурки. Городской треш.

Что-то здесь не так, спинным мозгом чую.

Он свернул в переулок.

Ни человека, ни машины, ни кошки бродячей на худой конец. Переулок уводил вверх, петлял, сворачивал. И где все? Спят? Да ладно, такого же не бывает. Чтобы все, как один. Странная, странная тишина. Давящая. Никогда не было такой. И всё кажется, что кто-то за тобой наблюдает. Смотрит из тёмных окон. Прячется за занавеской. Не показывается. Эй, чего надо? Молчат. Молчат, потому что боятся. Боятся тебя больше, чем ты их.

Сзади зашелестели шины, и почему-то от этого звука продрало ужасом. Захотелось спрятаться, махнуть в кусты, убежать. Он замер, но не оглянулся. Боялся оглянуться. Стоял и ждал, когда проедет. Вот, уже приближается. Медленно катится по переулку. Будто высматривает кого-то. Ищет.