Грабли сансары

Утро началось с хороших новостей. Ночь прошла спокойно, состояние Богдана Семеновича стабильное. Гриша помчался в больницу и застал заведующего отделением в ярости.

– Богдан настаивает на отказе от реанимации в случае повторного инсульта, – сказал он, – дурак старый. Фиг ему, а не отказ. Умереть он решил. Ага, сейчас. Ему еще оперировать и оперировать. Вот, очередь к нему стоит.

Гришу опять привели к отцу, и он сразу увидел – папе стало лучше. Глаза смотрели сердито.

– Он пока не говорит, – объяснили Грише, – но точно все понимает. Пытался тут одними глазами всех строить, но мы не поддаемся. И не таких спасали.

Гриша мало что понял из терминов, которыми сыпали врачи, он осознал только то, что шанс на выздоровление за ночь заметно вырос и если так пойдет и дальше, то через две недели отца можно будет отправить на реабилитацию. Или забрать домой. Это его, конечно, очень обрадовало.

А потом он сидел на новой работе и паял. Он старался показать себя во всей красе, но мысли все время возвращались к папе. До Гриши начало доходить, что значит «забрать отца домой». Правая рука у него работает плохо. Восстановится ли речь, неизвестно. Одного его не оставить. Ему нужны тишина и покой. И отдельная комната. А дома Костя и истерящая мама. У Гриши задрожали руки, и он капнул припоем на руку.

Гриша дул на руку и успокаивал себя: «Как там Уля вчера говорила? Не смотреть вниз. Припаять эту микросхему. Потом вон ту. Потом посмотреть, что с большим утюгом. По ступенечке. Вниз…»

* * *

Оказывается, Гриша забыл, как тяжело зарабатываются деньги руками. Спина болела, глаза щипало от испарений канифоли. Но зато возвращался домой с ощущением «я – добытчик». Первую зарплату обещали через неделю – как и остальным стажерам.

А еще Гриша проголодался. В обеденный перерыв никуда не ходил, выпил чашку быстросупа, но желудок требовал чего-нибудь более существенного. Когда Гриша входил в подъезд, почувствовал запах свежепожаренных котлет и прибавил шагу. Почему-то ему верилось, что котлеты ждут именно его.

Из лифта вышла Ася. Она была без детей, но выражение лица оставалось таким, как будто Ася вот-вот на кого-то наорет. Увидев Гришу, Ася разулыбалась:

– Ой, а я как раз о тебе думала!

«То-то у тебя лицо было такое… романтичное», – подумал Гриша.

– Как у тебя вообще жизнь? – Ася стояла между Гришей и лифтом и отодвигаться не собиралась.

– Нормально, – ответил Гриша, с тоской глядя на закрывающиеся двери лифта. – Вот с работы иду.

– Хорошая работа? Деньги лопатой?

– Совочком. – Гриша услышал, как лифт устремляется ввысь по вызову более удачливого человека.

– А я про деньги как раз и хотела. – Ася принялась накручивать локон на палец. – Про алименты.

– Так я же перевел твоей маме на карту, – удивился Гриша. – Дней десять назад. Она что, не получила?

– Да она-то получила, – с досадой сказала Ася. – Но деньги-то, по сути, мои!

– Ой, это вы сами там разбирайтесь. – Гриша решил подняться по лестнице.

Седьмой этаж – не так уж и высоко.

Однако Ася догнала и вцепилась в рукав.

– Нет, я серьезно! – Она уже не пыталась быть милой. – Мать себе все забирает, а мне же тоже жить на что-то надо.

Гриша осторожно, по пальчику, отцеплял от себя Асину руку.

– И вообще! – повысила голос Ася. – Ты теперь в два раза больше должен платить! Значит, мне будешь давать столько же, сколько и маме!

Гриша вырвался и собирался позорно бежать, но последние фразы Аси его озадачили:

– А почему это вдвое больше?

– Так детей же двое! – как идиоту, пояснила Ася.

– А я тут при чем? – Гриша понял, что Ася опять в него вцепится, и припустил по лестнице. – И вообще, Аська, давай уже взрослей!

Оторвался на пролет и крикнул вниз:

– Платить буду маме! А ты работу ищи!

– Я в декрете! – донеслось снизу.

Гриша понял, что Ася вот-вот разревется, и прибавил шагу.

Дома его ждало разочарование. На ужин были пельмени. Котлетами пахло не для него.

* * *

Всю неделю Гриша сбегал на работу пораньше, а вернуться старался попозже. Дома было тяжело, хотя Уля с Костей почти весь световой день проводили на улице, заходя домой только поесть.

Мама, даже молча раскладывая бесконечные пасьянсы, умудрялась сказать все, что думает о незваных гостях. А заодно и о дурачке-сыне, который в очередной раз дал себя окрутить.

Уля тоже молчала, но молчала по-другому, остервенело. Она мыла полы с таким видом, как будто добывает нефть. Гладила, вытирала пыль, загружала посуду в посудомойку – все с выражением предельной концентрации на лице.

Только с Костиком ее отпускало. Оказавшись вне зоны досягаемости Гришиной мамы (например, когда та уезжала в больницу к мужу), Уля могла выдохнуть и вдруг обнять сына:

– А кто это такой вкусный? Кого мы сейчас будем есть?

Костик хохотал от восторга, отбрыкивался, но Уля не успокаивалась:

– Самое питательное – это пятки! А где наши пятки?

Вот такую Ульяну Гриша любил, но она редко расслаблялась в его присутствии. Он успокаивал себя тем, что сейчас покажет себя, его оценят, повысят… в общем, все образуется.