Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

Члены правления, бригадиры таились в сумраке углов, сидели, примолкнув, на корточках, облачками дыма заслоняясь от пытливого, укоряющего и как будто презрительного взгляда этого невзрачного с виду, но властного человека; глаза его были глубоко вжаты под лохматые, сердито ощетиненные брови, и лишь острый блеск выдавал их живой ум, проницательность и цепкость: на темени, от уха до уха, лежала седоватая прядь, отчетливо оттеняя большой, круто выпирающий лоб.

В помещении было горько и туманно от дыма, огонь висячей лампы, мигая, расплывался зеленоватыми кругами. Кто-то простуженно кашлянул…

Прохоров покосился на агронома Наталью Алгашову; она всегда подчеркивала перед ним свою независимость, вызывая сложное чувство восхищения и неприязни: в ней было что-то излишне горделивое, ироническое и по-мужски бесстрашное. Покачиваясь на табурете, она тихонько пощелкивала кончиком плетки по голенищу сапожка и в упор смотрела на Прохорова, едва приметно и нагловато улыбаясь.

Прохоров обидчиво поджал губы и развернул плечи к Коптильникову.

— Что скажешь, хозяин?

Коптильников вздрогнул. Он стоял за спиной Прохорова, прямой, опрятный, с молодым мужественным лицом; лишь по седеющим вискам, по отечности под глазами можно было догадаться, что ему подпирало под сорок; он чувствовал себя скованным: из дальнего угла из-под сломленного козырька военной фуражки следили за ним, не мигая, горящие ненавистью глаза Павла Назарова. Коптильников чуть склонился к Прохорову:

— Пускай Назаров докладывает. Хозяин-то в этом деле он…

— Поздно спохватились! — крикнул Павел с явным вызовом. — После драки только трусы или дураки кулаками машут!

Прохоров, вытянув шею, прищурясь, взглянул в сумрак: кто это так непозволительно себя ведет?

В углу зашептались, зашикали на Павла.

— Ваши комментарии, товарищ Назаров, оставьте при себе! — оборвал его Прохоров. — Лучше ответьте, сколько голов потеряно из-за вашей халатности?

Павел с жадностью глотал одуряюще-горький дым самокрутки.

— Девяносто восемь телят и сто двадцать три овцы, — мрачно отозвался он. — Ягнят не считаю: это все равно что семечки…

Прохоров ахнул: не ожидал такой цифры.

— Не может быть! — Он оглядел присутствующих недоверчиво и властно: был уверен, что сведения Павла Назарова преувеличены и будут немедленно опровергнуты. Но в комнате царило глухое, могильное молчание.

— Как же вы допустили до этого, товарищи? — растерянно проговорил Прохоров и, встретившись взглядом с Павлом, окончательно убедился, что именно этот несговорчивый, вечно недовольный парень больше всех виноват в том, что случилось. — Вы что же, Назаров, умышленно не сигнализировали нам о массовом падеже молодняка, чтобы потом подвести нас к такому страшному факту? — Он опять обернулся к Коптильникову. — Вам это, дорогие товарищи, даром не пройдет…

Темные глаза Павла расширились, дрожь колыхнула локти.

— Разве это я допустил? Я? — заговорил он, захлебываясь. — Это вы до этого довели, если говорить правду! Вы!

Лохматые брови Прохорова изумленно приподнялись и еще больше ощетинились. Взгляд Павла яростно вонзился в его глаза.

— Из-за вас гибнут телята и овцы! Вы виноваты! И он! — Павел махнул рукой на Коптильникова. — Он похоронил молодняк! А вы, товарищ Прохоров, ему помогали!..

Кузьма Кокуздов, заместитель Коптильникова, румяный парень в клетчатой рубашке и при галстуке, засуетился, пытаясь образумить Павла; тот оттолкнул его:

— Не лезь!..

— То есть как это мы? Я?.. — Прохоров побелел от неожиданного оскорбления; привставая и оглядываясь, он как бы спрашивал окружающих: в своем ли уме этот человек?

— Думай, что городишь! — предупредил Павла Коптильников. — За такие слова… знаешь…

— Не пугай! — огрызнулся Павел. — Кто спустил нам разверстку на покупку молодняка? — Он шагнул к Прохорову. — Вы спустили. А вы бы сперва спросили, куда поставить телят, чем кормить! Я со слезами просил: «Не покупайте столько телят, не сохраним мы их, не переживут они зиму!..» Так мне вот эти молодцы (опять взмах в сторону Коптильникова и Кокуздова) прижгли клеймо «враг развития животноводства»!..

У Коптильникова дрогнула щека, он покосился на Алгашову: та беспечно улыбалась, наблюдая «очередной скандальчик», щелкая по голенищу кончиком плетки.

— Осатанел, дурак! Заткнись! — крикнул Кокуздов.

Павел закусил удила:

— Накупили молодняка, отрапортовали правительству: план выполнен, даже перевыполнен! Телеграмма ушла в Москву. А телятки да овечки где? Валяются в Козьем овраге! Вот вам и план!..

Прохоров не мог определить, поддерживают присутствующие Павла Назарова или осуждают. А эта Алгашова все улыбается… Что нашла она тут забавного? Чужая она здесь…

Павел, словно выплеснув накопившуюся в нем ярость, сразу как-то обмяк, углы плеч обвисли.

Зоотехник Шура Осокина незаметно предупредительно подергала его за край ватной стеганки.

— Паша…

И он виновато понурился: опять не сдержался, наговорил лишнего!.. Он шагнул было в свой сумрачный угол, но, вспомнив недосказанное, круто дернулся опять к столу.