Град обреченных. Честный репортаж о семи колониях для пожизненно осуждённых

— Плохая профессия у них. Они и детей, и женщин, и стариков могут убить, если будет приказ старшего. Я никогда ничего такого не совершал. Но меня в 1996 году приговорили к смертной казни.

— Как она тогда происходила?

— Я только видел, как забирают. Приходит прокурор, открывает камеру. Она называлась могилой. Она вся узкая, темная, сырая, холодная. В этих условиях месяца через четыре готов человек. Я эту «могилу» называл «братская могила», так как сидел в этой камере вместе с родным братом.

— Жалели о том, что натворили?

— Я писал в книге о сожалении, что судьба моя сложилась так печально, — кроме боли и зла людям больше ничего не дал. «Жалел я о прожитом и пролитом, жалел, и вот наконец пришел тот день, когда мне стало стыдно. Стыдно, что шарил в чужих квартирах в поисках чужого добра. Что я там искал? Решетки и запретки, романтику уголовной жизни? Чушь все это собачья, сон рябой кобылы. Мою уголовную хребтину сломал стыд». Эти свои строчки наизусть помню. Они выстраданы.

Я счастлив, что брат освободился и сейчас живет нормально. Недавно начальник колонии пришел ко мне и говорит: «Твой брат уже в „Ютьюбе“ засветился. Стоит на крыше и поет». Лучших слов я и не слышал.

— Как вы открыли в себе писательский талант?

— Меня содержали в тюрьме ФСБ в Хабаровске. Кстати, все время только на легковых машинах перевозили, я никогда не ездил в воронке. И один раз меня из ФСБ привезли на аэродром. Подъехали к самолету, зашли туда, сели в кресло. И вот один из сотрудников ФСБ — буду его называть «ушастый» — попросил меня написать про мои похождения. Он нормально ко мне относился, просил обращаться к нему по имени. И я, представляете, приехал в тюрьму и начал писать. И когда книгу писал, еще молодой был, 36 всего. Без черновика вообще, и удовольствие получал. Опубликовали. Сейчас в интернете есть. А потом уже рассказы пошли. Больше 100. И я не один год подряд был лауреатом некоторых конкурсов.

Сейчас мои рукописи не пропускают на волю. Я назвал свою последнюю повесть «Долгая дорога». Я, когда сидел в «Черном дельфине», молил Бога: «Забери меня отсюда, я уже не могу». Не забирал. Через 10 лет меня осенило, я понял, что такие, как я, оказывается, смерти не заслуживают. И тогда я стал просить Бога о другом: «Облегчи мне страдания». Прошло восемь лет — и Бог меня услышал. Сейчас легче.

— Это потому, что этапировали в «Снежинку»?

— Да. Вот я прямо говорю. И не потому, что тут расслабуха, а потому, что здесь все адекватно. Тут начальник учреждения все по букве закона. Вот это мне и надо. С таким, как я, самое главное, когда закон исполняют, а я себя ощущаю человеком нормальным. Чтобы сотрудники мне тут выбили зубы — это еще надо выпросить.

— Рекламируете тюрьму?

— Я всем доволен. Вот я бы с удовольствием написал про тюрьму. Но к чему писать про решетки и кирпичи? Я бы написал про людей, которые здесь работают. Представляете, здесь больше 200 человек.

— Я же говорил — вы пишите, мы почитаем, — заметил начальник «Снежинки». И мы стали прощаться с Олегом.

— Вы брата моего найдите, прошу! — прокричал Иконников-старший, когда его уводили. — Поговорите с ним. Талант!

Уже после возвращения из «Снежинки» я нашла Эдуарда.

— Когда Олег сел в первый раз, ему было 14 лет, а мне четыре года, — начинает Эдуард. — Между нами разница 10 лет. Я помню, как мы приехали с мамой к нему на длительное свидание на «малолетку». Трое суток мы жили в специальном помещении на зоне в Читинской области. Я понимал тогда, что это тюрьма. Но не понимал, почему брат должен жить там, а не дома с нами.

— За что он тогда сел?

— За кражу. Мы жили в бедном районе под названием Жилучасток. Кругом ветхие двухэтажки. А рядом был колхоз и там магазин. Вот Олег с друзьями и «вынес» его. После кражи они купили у цыган золотые печатки и шоколадки, уговорили кого-то из взрослых мужиков купить им шампанское и билеты на поезд до Москвы. И вот представьте себе картину: едут в вагоне пацанята все в золоте, пьют шампанское и закусывают шоколадом. Проводница или кто-то из пассажиров вызвал милицию, и их сняли с поезда на одной из станций. Ну и тут же посадили.