Градуал

Находясь в порту, я прошел мимо здания службы Приема, подумывая, не поговорить ли с кем-нибудь из адептов, которые обычно там околачивались в ожидании заработка. К своему удивлению, я никого не обнаружил. Скамья под навесом, где обычно поджидали адепты, оказалась пуста. Само здание Приема было заперто на замок. В управлении порта сообщили, что суда с других островов в тот день не ожидались.

Я принял это объяснение, однако уходя, приметил знакомый силуэт регулярного парома, курсировавшего между Теммилом и Хакерлином. Это было довольно большое судно с открытой палубой, управляемое единственным членом экипажа; пассажиры сидели на скамьях вдоль фальшборта или стояли в центральном проходе. В данный момент оно направлялось в гавань Прибрежного. Может быть, паром не считается межостровным транспортом?

Я задержался, чтобы посмотреть на прибытие.

Паром подошел к покатому пирсу и заглушил мотор. Пассажиры спустились, другие поднялись на борт, чтобы плыть обратным рейсом на Хакерлин. Прибывшие прошли через набережную, миновали закрытое здание Приема и разошлись в разные стороны, направляясь в город или на стоянку такси.

Тем же вечером я зашел в клуб, где играла Кеа, но когда заплатил за вход и оказался внутри, то обнаружил, что играет другая группа. Среди музыкантов был и контрабасист Тео, который аккомпанировал в прошлый раз, так что в перерыве я подошел к нему.

– Я надеялся, что сегодня будет играть Кеа, – обратился я к контрабасисту. – Может быть, она еще придет?

– Как вы сказали?

– Кеа, Кеа Уэллер. Вы играли с ней несколько дней назад.

– Уэллер… это пианистка? Гитаристка?

– Пианистка, – ответил я.

– Спрошу сейчас у кого-нибудь. – Тео закурил сигарету, повернулся ко мне спиной и отошел к остальным музыкантам, собравшимся возле бара. Я подождал несколько минут, пока не стало понятно, что он так никого и не спросил.

Я пошел домой по дороге, проходившей за городом вдоль побережья. Благодаря особенностям рельефа с одного участка пути здесь можно было увидеть Гроннер. Приближаясь к проселку, который должен был привести меня к дому, я услышал со стороны горы глубокий рокот и увидел, как над вершиной вспучивается желто-белый сверкающий огонь. За ним последовало второе извержение, еще сильнее, чем первое, а вот третьего так и не случилось. Я видел поток лавы, вылетавшие в небо раскаленные камни, – отсюда, с безопасного расстояния, взрывы выглядели, словно безумный фейерверк. Шум извержения долетел до меня с опозданием в несколько секунд. Он был настолько мощным, что ощущался как ударная волна.

Я поспешил домой, включил телевизор, и вскоре на научных и новостных каналах уже обсуждали происходящее. Поток лавы внезапно усилился, и со стороны города появился новый, но он разлился в поперечной долине и едва ли мог угрожать основной части Прибрежного. Я оставил телевизор включенным, а сам вышел в другую комнату. Сел за рояль, положил руки на клавиши.

Я сидел в темноте. Позади в открытых окнах виднелось спокойное море, безмятежно раскинувшееся под ночным небом. Если бы я оглянулся через плечо, то мог увидеть навигационные огни и темные, неясные силуэты островов, маячивших невдалеке.

Хотя я не слышал здесь самого извержения, зато, как всегда, улавливал глубокую, пульсирующую басовую ноту, звук высвобождающегося магматического давления. Несмотря на темноту, глаз я не открывал. Сосредоточился на том, что понимал как дух музыки, сердце острова, исторгающийся наружу взрыв.

Я был там, где хотел оказаться: на острове. На этом острове, на любом острове. Мое раздражение на Теммил было поверхностным и неважным для духа – подлинный остров лежал глубже. Руки мои были наготове, кончики пальцев покалывало. Сердце забилось чуть быстрее. Я был возбужден, но собран. Я ждал. Я помнил, как Кеа взяла каденцию из моего концерта для фортепиано, явно прослушала ее внимательно и основательно несколько раз, изучив, как подобает классическому исполнителю, но потом посредством импровизаций освободила дух, извлекла сердце музыки из написанных мною нот. В том, что она тогда играла, тотчас можно было узнать мою музыку, однако посвежевшую, обновленную, словно исходившую из души, из духа.

Я подобрал ноту извержения, звучавшую бассо профундо, глубокое фа-диез, колеблющееся: на полтона вверх, потом вниз, опять вверх. Я удерживал ее, проигрывал снова и снова. Одну-единственную ноту, не слышимую никем, кроме меня.

Вулкан продолжал.

Потом я импровизировал; я ощущал, как по ходу извержения слабеет давление в магме, выделял тайные пассажи нутра горы – то были не столь глубокие ноты, не столь уверенные, более склонные то к взрывному, то к расслабленному звучанию, к переменам темпа. Музыка духа, кроющегося в сердце острова.