Граф Карбури – шевалье. Приключения авантюриста

Впрочем, напрашиваться долго не пришлось. Потёмкин старых знакомых не забывал, а Фон-Визина выделал особо: ценил его талант и остроумие, а самое главное — было у них общим далёкое детство, учёба в гимназии при Московском университете, поездка в Петербург в числе пяти лучших учеников и в сопровождении любимого директора гимназии Ивана Иваныча Мелиссино… Правда, несколько позже был Денис Иваныч переведён в Университет на философский факультет с золотой медалью, а Григория Александровича перед тем отчислили из гимназии за непослушание и нехождение в классы… Потёмкин часто о том вспоминал и очень хохотал при этом. В общем, он весьма благодушествовал к Фон-Визину, если не сказать просто — любил его, как старого товарища. Денис Иваныч мало в том сомневался, так как однажды, совсем нечаянно, в вечерних сумерках Царскосельского парка наткнулся на царственную пару, которая, не спеша, прогуливалась по аллее и вела негромкую беседу. Фон-Визин струсил от неожиданности и, насколько позволяла его грузная фигура, резво сиганул в колючий барбарисовый куст. И хотя с перепугу он мало прислушивался к беседе императрицы с фаворитом, но, услышав собственное имя, напрягся, мгновенно превратившись в слух и внимание.

— Сто лет, как тебя не видела, папа… Сделай, чтоб один был после представления комедии, чтобы я придти могла… Вчера свидеться хотела, так чёрт Фон-Визина к тебе принёс… — Говорила императрица, ласково прижимаясь к плечу друга.

Потёмкин громко расхохотался.

— Так я его с детства люблю. Ты и сама его к себе часто зовёшь…

— Это правда… Он меня знатно забавит… Только ты его любишь, а я — тебя.

Они прошли. Денис Иваныч, расцарапав себе физиономию, выбрался из колючего куста в полной растерянности — не знал радоваться ему или огорчаться…

Приёмная князя Потёмкина в Таврическом дворце была забита до отказа. Фон-Визин утомился раскланиваться со множеством весьма высокопоставленных особ, увешанных звёздами и орденами. Он скромно встал в углу и приготовился терпеливо ждать. Несмотря на огромное стечение народа, здесь царило глубокое молчание: все знали, что светлейший ещё изволит почивать. Пока Денис Иваныч разглядывал просителей, противу себя в таком же отдалённом углу, заметил он маленькую фигурку бедно одетого человека. Каким-то образом тот сумел проникнуть сюда, прятался за колонной, прижимая ногой небольшую котомку, набитую, бог знает чем. Человечек этот был дьячком, с остренькой жиденькой бородёнкой, поредевшей, видимо, от долгих лет нелёгкой жизни. Фон-Визин пожалел его, хотел было расспросить у прислуги, кто таков, но распахнулась настежь дверь спальни, и на пороге появился сам Потёмкин, в шлафроке и туфлях на босу ногу. Он пристально оглядел приёмную и, не здороваясь ни с кем, зычно позвал своего камердинера. В мгновение ока приёмная пришла в движение: посетители опрометью бросились на поиски этого камердинера, опережая в резвости друг друга. Тут только Потёмкин заметил Фон-Визина, одиноко стоявшего на прежнем месте, и поманил его мощной рукой с вечно обгрызенными ногтями. Денис Иваныч поспешил за ним в опочивальню. Следом за ним с кофейником и чашками на серебряном подносе осторожно проскользнул и камердинер. Светлейший, указав, куда поставить поднос, тут же отправил его прочь.

— Здравствуй, Денис Иваныч, рад тебя видеть. — Повернулся он к Фон-Визину. — Садись вот тут рядом, давай кофею попьём.

Фон-Визин поблагодарил и отказался, сославшись на головную боль.

— Государыня поведала мне о пароксизмах твоих. Погляди-ка на меня… Я хоть и старее тебя годами, а жизнь веду, куда более шумную… В войсках сижу по полгода, ночами не сплю, и полведра пива зараз выпиваю. В парной могу сутки просидеть, женщин люблю — на всё силушки хватает… Отчего ты-то такой хилый? От того, видать, что всё пиесы пишешь…

Фон-Визин подхватил, усмехаясь.

— Точно так, Григорий Александрович… Лекарь мой мне предписал не токмо кофею не пить, но и пиес не писать, ибо все медики утверждают, что литераторы более всех должны апоплексии опасаться. Бедная жизнь, тяжкая работа и скоропостижная смерть — вот чем пиит от всех прочих тварей отличается.

— Ну, ну… Поживёшь ещё…

Они поговорили ещё о том-о сём как старые знакомцы. Григорий Александрович был известный меломан, содержал прекрасный роговой оркестр, а во время дружеских обедов у него непременно пели оперные арии известные певицы. А нынче задумал он настоящий оркестр собрать из разных инструментов, и пригласить капельмейстера из Австрии, про которого много говорят сейчас знающие люди. Потёмкин всё вспоминал, вспоминал его фамилию, да так и не вспомнил.

— Ну, который у епископа Зальцбургского капельмейстером служил…

— Кавалера Моцарта, что ли?

Потёмкин радостно закивал головой.

— Его… Музыка-то у него хорошая, только сомневаюсь, справится ли с оркестром… Как думаешь?

Фон-Визин пожал плечами.

— Этого я знать не могу, но у людей сведущих справиться можно…

Князь, наконец, отодвинул чашку.

— Вот и разузнай, что он за птица… Я тогда человека в Австрию пошлю для переговоров… Ну, вот… Кофей выпит…