Граф Мирабо

– Лучше всего будет, если ты сейчас же отправишься со мною в Париж, – начала снова Генриетта, с умоляющим выражением прижав его руку к своему сердцу. – Верь мне, личным своим появлением ты разрешишь все наилучшим образом и все обратишь в нашу же пользу. Ведь противостоять тебе в твоем присутствии невозможно. Ты можешь из всякого, на кого только взглянешь своими чудными глазами, сделать себе преданного и покорного.

– Нет, Иетт-Ли, в политике нет чудных глаз; в ней всегда лишь злой глаз, – с улыбкой возразил Мирабо. – Поеду с тобою в Париж, но не для того, чтобы говорить там людям хорошие слова – на это прошло уже время, – а я порву им нити, которые они прядут против меня, и брошу им в лицо лоскутья всей этой интриги. Угрозой моей будет, что я публично выступлю против них и всей европейской публике выдам министерство как сотрудника по составлению книги о прусском дворе, если только в своих легкомысленных обвинениях они не оставят моей личности в покое. С книгой же могут делать что хотят, это мне все равно.

– Ну, так едем сейчас же в Париж, более терять время нельзя! – воскликнула Генриетта, быстро хватая снятую ею при входе в комнату шляпку и собираясь вновь надеть ее на свои светлые локоны.

– С такой необыкновенной быстротой сделать этого не удастся, – возразил Мирабо, любуясь ее прелестной горячностью. – Прекрасная графиня Иетт-Ли, вероятно, очень устала и должна будет отдохнуть здесь, у меня, одну ночь. К тому же мне надо проститься с моими здешними друзьями и назначить им точный день моего возвращения, чтобы они не растерялись по случаю моего внезапного отъезда и чтобы наши избирательные маневры шли тем временем своей чередой.

– Хотя я и устала, – ответила Генриетта, опять снимая шляпку, – однако я бы так желала, чтобы ты решился немедленно ехать со мною. Должна тебе признаться, что мне вовсе не нравится твое пребывание в Эксе, и я все время грустила в Париже. Если хочешь меня порадовать, то больше ты сюда не вернешься. Ведь и в Париже ты можешь дать избрать себя в депутаты. Если с дворянством ты ничего общего иметь более не хочешь, то на народ ты можешь рассчитывать точно так же в Париже, как и в Эксе.

– Что же так не нравится тебе в Эксе, моя Иетт-Ли? – спросил он, пристально вглядываясь в нее.

– Город сам, быть может, и хорош, но графиня Мирабо живет в нем! – чуть слышно ответила Генриетта, а щеки ее ярко зарделись. – В ночь твоего отъезда из Парижа я видела сон, как будто в большой толпе потеряла тебя. Когда же я, несчастная, заблудившаяся, опять тебя увидела, ты был на золотом троне рядом с прекрасной, знатной, гордой дамой и склонил к ней голову на грудь. Дойти до тебя я не могла; как только хотела приблизиться, грозные взгляды этой дамы отпугивали меня и удаляли от тебя. – С этими словами Генриетта, сдерживая громкие рыдания, разразилась целым потоком слез.

– Так и ты рехнулась на сказке о моей жене? – воскликнул Мирабо почти невольно. – Я прибыл в Экс, не думая ни о чем другом, как о выборах. И вот с тех пор как я здесь, мне не перестают напевать в уши о моей разведенной жене. О ней поет моя сестра, поют некоторые старые здешние друзья, и, наконец, приезжаешь ты из Парижа и тоже поешь мне о ней. Но все это ваше пение и жужжание – пустое. Вот, что я скажу тебе, Иетт-Ли. Прекрасная дама, на груди у которой ты видела мою голову, была свобода. Скоро взойдет она на свой золотой трон и с собою вознесет меня, как и всех притесненных и униженных. Но из-за этого никогда я не забуду мою подругу, моего дорогого возлюбленного товарища, Иетт-Ли. Союз наш остается в силе, и наступающее время скрепит его еще более. Только не прогоняй меня от твоих прекрасных глаз, потому что благословение их будет мне необходимо в час волнений и раздоров, которые уже приближаются.

Радостная и благодарная, Генриетта поднесла к своим губам его руку. В эту минуту вошел камердинер Мирабо и передал ему письмо, только что полученное с нарочным от графа де Карамана.

Поспешно вскрыв и прочитав письмо, Мирабо подошел к госпоже Нэра, робко стоявшей у окна в ожидании узнать заключенные в письме известия.