Граф Мирабо

Мирабо провел в Париже лишь несколько недель. С помощью некоторых друзей ему удалось быстро прийти к соглашению с министерством. Хотя книга «Тайная история берлинского двора» подверглась приговору парижского парламента быть публично сожженной рукою палача, однако личность автора была оставлена вне преследования. Мирабо мог таким образом без дальнейших опасений вновь покинуть Париж и вернуться в Прованс, где надеялся быть избранным в национальное собрание.

С грустью и беспокойством рассталась Генриетта со своим другом, оставаясь вместе с Коко в Париже, где, по желанию Мирабо, должна была ждать его возвращения.

Крайне поспешно направился Мирабо прямо в Экс; там день выборов был близок, и он считал нужным обратиться еще раз к избирателям с речью, чтобы силою своего слова расстроить всякие интриги, возникшие, быть может, в его отсутствие.

Приблизительно за пять станций до Экса, в маленьком местечке, где приходилось менять лошадей, Мирабо был задержан внезапным болезненным припадком своего камердинера Бойе. Мирабо слишком любил его, чтобы покинуть в беспомощном состоянии, тем более что опасное положение больного усиливалось с каждым часом.

В то время как на маленькой отдаленной почтовой станции Мирабо всеми силами старался найти помощь для страдавшего от холеры и в отчаянии, не зная что предпринять, стоял в дверях, до слуха его дошел из другой комнаты довольно громкий разговор между почтмейстером и его женой.

– Курьер отправился в Экс, – сказал почтмейстер, – чтобы предупредить о прибытии графа Мирабо к нам. Они задумали там большие почести, с которыми хотят торжественно встретить и принять его. Теперь же, право, не знаю, как мне быть, и ломаю себе голову. Требуют, чтобы я под каким-нибудь предлогом задержал графа, дав выиграть время, чтобы там приготовить все к его приему. А как это сделать, чтобы графа задержать?

– Ты всегда останешься дураком, – с нелестной для своего супруга живостью отозвалась его жена. – Не видишь, что ли, что болезнь слуги достаточная причина для задержания графа? Чего же тебе терзать свою пустую голову какими-то мыслями?

– Но если графа задержит болезнь его камердинера, то ведь я для этого ничего не сделал, – наивно возразил почтмейстер Луи Мартен. – Между тем именно мне приказано задержать графа на пять-шесть часов. Я должен повиноваться своему начальству. А как могу я теперь, когда уже болезнь слуги задерживает бедного графа, придумывать ему еще недостаток лошадей. В Эксе хотят еще сегодня избрать его депутатом от третьего сословия, а меня выбрали на то, чтобы я мучил такого человека!

Не дослушав презрительного по адресу мужа ответа госпожи почтмейстерши, Мирабо поспешно вернулся в комнату к своему больному, в страшных мучениях лежавшему слуге.

– Можешь теперь быть спокоен, Бойе, – сказал он ему. – Я тебя не оставлю, пока тебе не будет оказана помощь. Мое избрание в Эксе обеспечено; я только что совершенно случайно узнал об этом.

Верный слуга с выражением радости кивнул головой своему господину. Тем временем прибыл из соседнего местечка врач, который хотя и принялся самым серьезным образом помогать больному, объявил, однако, заранее, что на выздоровление его нет никакой надежды и что против этой страшной, загадочной болезни, недавно появившейся среди населения, у него нет средства.

Через несколько часов Бойе в ужаснейших судорогах скончался.

– Бедный Бойе! – печально сказал Мирабо. – И что за страшная болезнь, эта холера! Это симптом дошедшего до крайних пределов расстройства старого порядка, или же она возвещает новые надвигающиеся на нас ужасы? Мне страшно, что это загадочное привидение повстречалось мне именно сегодня.

Мирабо пустился далее в путь. Подъезжая к городу Ламбеску, он был торжественно приветствован у городских ворот депутацией, состоявшей из высших членов магистрата и ожидавшей его для выражения ему приветствия от имени всей общины. Его ввезли в город, где собрались жители всего округа; тысячи мужчин и женщин, детей, духовных лиц, солдат и чиновников, стоя на улицах, с бурным восторгом восклицали: «Да здравствует граф Мирабо! Да здравствует отец отечества!»

При этих криках, которым вторили звон всех колоколов города и пальба из мортир, слезы выступили на глазах Мирабо.

– Теперь только ясно вижу, – сказал он себе, когда экипаж его медленно двигался среди волнующейся толпы, – теперь я вижу, какими совершенными рабами стали люди. Если тирании не на что будет более опереться, то она еще может привиться у них на чувстве благодарности.

По прибытии его на базарную площадь в центре города ликующая толпа, возбуждение коей росло при виде его величественной фигуры, хотела отпрячь лошадей и везти его на себе.

– Друзья мои, – строго, почти с выражением страдания сказал он, обращаясь к задерживающей его экипаж толпе, – люди не для того созданы, чтобы носить на себе людей. Довольно уже и без этого несете вы на себе. Я же прибыл за тем, чтобы помочь вам облегчить вашу тяжесть.