Графиня де Монсоро

— Да, — сказал Шико, — я нахожу его весьма и весьма остроумно придуманным, особливо в части, относящейся к салическому закону. Только ведь для вас это большая беда — обладать столь незаурядным умом и талантом; ведь у нас выдающихся людей принято попросту вешать. Вы оказались столь хитроумным человеком, что я проникся к вам живейшим сочувствием. “Как? — сказал я себе. — Неужели я позволю вздернуть на виселицу бравого господина Давида, искуснейшего учителя фехтования, первоклассного адвоката, одного из моих добрых друзей, наконец, когда я могу не только спасти его от петли, но и устроить судьбу этого славного адвоката, этого прекрасного учителя, этого превосходного друга, первого человека, который позволил мне измерить глубины моего сердца, взяв за мерку мою спину. Нет, этого не будет”. И, услышав, что вы собираетесь путешествовать — а меня в Париже ничто не удерживало, — я и решил путешествовать вместе с вами, то есть вслед за вами. Вы выехали через Бурдельские ворота, не так ли? Я следил за вами, а вы меня не видели, и неудивительно: я был хорошо спрятан. С этого дня я следовал за вами, терял вас из виду, снова находил — словом, вы мне стоили немалых трудов, могу вас заверить. Наконец мы прибыли в Лион. Я говорю “мы” потому, что час спустя после вас я остановился в той же самой гостинице, где остановились вы, и не только в той же самой гостинице, но и в комнате, соседней с вашей. Меня отделяла от вас только тонкая перегородка. Вам должно быть понятно, что я проделал путь из Парижа в Лион, не спуская с вас глаз, не для того, чтобы здесь в Лионе потерять вас из виду. Нет, я провертел в стене маленькую дырочку, через которую мог изучать вас сколько душе угодно, и, признаюсь, в течение дня не раз позволял себе это удовольствие. И вот вы заболели. Хозяин хотел выставить вас за дверь, а вы назначили здесь, в гостинице “Под знаком креста”, свидание господину де Гонди; вы боялись, что в другом месте он вас не найдет или, во всяком случае, потеряет время на поиски. Ваша болезнь была притворной и обманула меня только наполовину, но, поскольку я должен был предусмотреть все возможности, даже ту, что вы действительно больны, и поскольку мы все смертны, — истина, в которой я сейчас попытаюсь вас убедить, — я подослал к вам моего молодца-монаха, моего друга, моего товарища, чтобы уговорить вас исповедаться и привести к покаянию. Но вы, нераскаянный грешник, вы пытались проткнуть ему горло шпагой, забыв евангельское изречение: “Поднявший меч от меча и погибнет”. И тут, любезный господин Давид, появляюсь я и говорю вам: “Мы с вами старые знакомцы, давние друзья, давайте уладим наши маленькие разногласия к обоюдному удовольствию”. Ну что же, сейчас, когда вы все знаете, скажите — вы согласны договориться?

— Смотря о чем.

— О том, что все будет сделано, как если бы вы действительно были больны и брат Горанфло вас исповедал, а вы вручили ему бумаги, которые он от вас требовал. Тогда бы я вас простил и даже от всего сердца прочитал бы за вас “In manus”[29]. Я не стану требовать от живого больше, чем от мертвого, и мне остается обратиться к вам с такими словами: господин Давид, вы во всем преуспели, и в фехтовании, и в искусстве верховой езды, и в крючкотворстве, и в добывании больших кошельков для широких карманов, вы собрали в себе все таланты. Жаль, если такой человек бесследно исчезнет с лица земли, где ему уготована блестящая карьера. Итак, господин Давид, не ввязывайтесь больше в заговоры, доверьтесь мне, порвите с Гизами, отдайти мне ваши бумаги, и, слово дворянина, я помирю вас с королем.

— Ну, а если я их не отдам? — поинтересовался Никола Давид.

— Ну, а если вы их не отдадите, тогда другое дело. Слово дворянина, я вас убью! Это вам тоже кажется забавным, любезный господин Давид?

— Всё более и более, — ответил адвокат, любовно поглаживая свою шпагу.

— Но если вы мне их отдадите, — продолжал Шико, — всё будет забыто. Может быть, вы не верите мне, господин Давид, так как по природе своей вы человек недоверчивый и думаете, что злоба въелась в мое сердце, как ржавчина в железо. Нет, я вас ненавижу, это верно, но герцога Майенского я ненавижу больше, чем вас. Помогите мне погубить герцога, и я вас спасу. Впрочем, если угодно, я могу добавить еще несколько слов, которым вы не поверите, ведь вы никого не любите, кроме самого себя. Дело в том, что я люблю короля, каким бы глупцом, распутником, выродком он ни был, король приютил меня, защитил меня от вашего мясника Майена, способного ночью на Луврской площади во главе пятнадцати разбойников напасть на одного человека и убить его, — я говорю о несчастном Сен-Мегрене. Вы не были среди его палачей? Нет? Тем лучше, я так и думал, что не были, а теперь я в этом уверен. Я хочу одного — пусть он царствует спокойно, мой бедный король Генрих, а со всякими там Майенами и с генеалогическим древом Никола Давида это невозможно. Передайте же мне эту генеалогию, и, клянусь честью, я замолчу ваше имя и устрою вашу судьбу.