Графиня де Монсоро

— Это еще не все, — заметил Шико. — Тебе надлежит зажечь свечи и пробормотать над телом пару-другую молитв.

— Для чего?

— Как для чего? Чтобы тебя не схватили как убийцу и не препроводили в городскую тюрьму.

— Меня? Как убийцу этого человека? Да будет вам! Ведь это он пытался меня задушить.

— Ну, конечно, Боже мой! И поскольку ему не удалось тебя прикончить, то от злости вся кровь в его теле пришла в движение, какой-то сосудик в горле лопнул, и — доброй ночи, дорогой брат, спи спокойно! Сам видишь, Горанфло, в конечном счете это ты был причиной его смерти. Причиной невольной, что верно, то верно, однако какая разница? До тех пор пока тебя признают невиновным, тебе могут причинить немало неприятностей.

— Думаю, вы правы, господин Шико, — согласился монах.

— Тем более прав, что судья в этом прекрасном городе Лионе слывет человеком довольно жестоким.

— Господи Иисусе! — пробормотал монах.

— Делай же, как я скажу, куманек.

— А что я должен делать?

— Располагайся здесь и читай с усердием все молитвы, которые знаешь, и даже те, которые не знаешь, а когда настанет вечер и все разойдутся по комнатам, выходи из гостиницы. Иди не торопясь, но и не медли. Ты знаешь кузницу на углу улицы?

— Конечно, ведь это кузнец меня разукрасил вчера вечером, — сказал Горанфло, показывая на свой глаз, обведенный черным кругом.

— Трогательное воспоминание. Ладно, я позабочусь, чтобы ты нашел там свою лошадь, понимаешь? Ты сядешь на нее, не давая никому никаких объяснений. Ну а потом, если ты прислушиваешься к голосу своего сердца, оно выведет тебя на дорогу в Париж. В Вильнев-ле-Руа ты продашь лошадь и заберешь своего осла.

— Ах, мой добрый Панург!.. Вы правы, я буду счастлив снова с ним встретиться, я его так полюбил. Но с сегодняшнего дня, — прибавил монах слезливо, — на что я буду жить?

— Когда я даю — я даю, — сказал Шико, — и не заставляю своих друзей клянчить милостыню, как это принято в монастыре святой Женевьевы. Вот, держи.

С этими словами он выгреб из кармана пригоршню экю и высыпал ее в широкую ладонь монаха.

— Великодушный друг! — сказал Горанфло, тронутый до слез. — Позвольте мне остаться с вами в Лионе. Мне очень нравится Лион; это вторая столица нашего королевства, и к тому же это такой гостеприимный город.

— Да пойми ты, трижды болван: я не остаюсь здесь, я уезжаю и поскачу так быстро, что тебе за мной не угнаться.

— Да исполнится ваша воля, господин Шико, — покорно произнес монах.

— В добрый час, — ответил Шико. — Вот таким я тебя люблю, куманек.

И он усадил монаха в кресло у постели, спустился вниз и отвел хозяина в сторону.

— Мэтр Бернуйе, — сказал он, — вы ничего не подозреваете, а между тем в вашем доме произошло большое событие.

— Вот как? — отозвался хозяин, глядя на Шико испуганными глазами. — А что случилось?

— Этот бешеный роялист, этот богохульник, этот мерзостный ублюдок из гугенотских молелен…

— Ну что с ним?

— Что с ним! Нынче утром ему нанес визит посланец из Рима.

— Знаю, ведь это я вам сказал.

— Ну вот, его святейшество папа, на которого возложено временное правосудие в сем мире, его святейшество папа лично направил своего доверенного человека к заговорщику, но только заговорщик, по всей вероятности, не догадывался, с какой целью.

— И с какой же целью он его послал?

— Поднимитесь в комнату вашего постояльца, мэтр Бернуйе, откиньте одеяло, посмотрите на его горло, и вы все поймете.

— Вот как! Вы меня пугаете.

— Больше я вам ничего не скажу. Божий суд свершился у вас в доме, мэтр Бернуйе. Это великая честь, которую вам оказал папа.

Затем Шико сунул десять экю в руку хозяина, направился в конюшню и приказал вывести двух лошадей.

Тем временем хозяин взлетел по лестнице быстрее птицы и ворвался в комнату Никола Давида.

Там он увидел Горанфло, бубнящего молитвы.

Тогда он подошел к постели и, как ему посоветовал Шико, приподнял одеяло.

Он нашел рану точно в указанном месте. Она была еще свежая, но тело уже остыло.

— Так умирают враги святой веры, — сказал мэтр Бернуйе, многозначительно подмигивая Горанфло.

— Аминь, — отозвался монах.

Эти события происходили примерно в тот час, когда Бюсси привез к Диане де Меридор старого барона, который считал свою дочь мертвой.

XXXIII О ТОМ, КАК ГЕРЦОГ АНЖУЙСКИЙ УЗНАЛ, ЧТО ДИАНА ДЕ МЕРИДОР ЖИВА

Стоял конец апреля.

Стены огромного Шартрского собора были обтянуты белой материей, а колонны украшены зелеными ветками; как известно, в это время года зелень — редкость, и пучки зеленых веток на колоннах заменяли букеты цветов.