Графиня Де Шарни

– Вообще это не так уж приятно, – продолжал человек в красном колпаке, карманьолке и с костылем, – ты тащишься из Версаля только ради того, чтобы оказать министру услугу, а он тебя еще и не принимает.

– Вы пришли оказать гражданину Ролану услугу?

– Ну еще бы!

– Какую же именно?

– Я пришел, чтобы рассказать про заговор.

– Ну, заговоров у нас и так предостаточно!

– А?

– Так вы за этим пришли из Версаля?

– Да.

– Ну, можете возвращаться в свой Версаль.

– Ладно, я пойду, да только ваш министр пожалеет, что меня не принял.

– Ах, ты!.. Ведь это приказ… А вы изложите свое дело на бумаге и приходите, тогда все пойдет своим чередом.

– Это ваше последнее слово?

– Это мое последнее слово.

– Похоже на то, что к гражданину Ролану труднее попасть на прием, чем когда-то пройти к его величеству Людовику Шестнадцатому!

– Что вы хотите этим сказать?

– Я сказал то, что сказал.

– Так что же вы сказали?

– Я сказал, что было время, когда я заходил в Тюильри, когда хотел.

– Вы?

– Да, мне Достаточно было лишь назвать себя.

– Как же вас зовут? Король Фридрих-Вильгельм или, может, император Франц?

– Нет, я вам не тиран, не работорговец, не аристократ; я всего-навсего Никола-Клод Гамен, мастер мастеров и всеобщий учитель.

– Учитель чего?

– Слесарного дела! Вы что, не знаете Никола-Клода Гамена, бывшего учителя слесарного дела господина Капета?

– Как?! Это вы, гражданин?..

– Никола-Клод Гамен.

– Слесарь бывшего короля?

– Вернее было бы сказать, его учитель, понимаете, гражданин?

– Именно это я и имел в виду.

– Ну, так вот он я собственной персоной! Секретарь взглянул на своих товарищей, словно спрашивая, как ему быть; те закивали.

– Тогда другое дело! – молвил секретарь.

– Что вы хотите этим сказать: другое дело?

– Я хочу сказать, что вы должны написать свое имя на клочке бумаги, а я передам его гражданину министру.

– Написать? А-а, ну да, ну да: написать! Я не очень-то был силен в этом деле и до того, как они меня отравили, эти разбойники; а уж теперь-то и того хуже! Взгляните, что со мной сделал их мышьяк!

И Гамен показал на свои искривленные ноги, согбенную спину, на сведенную, похожую на клешню, руку со скрюченными пальцами.

– Ах вы, бедняга! Неужто это они вас так отделали?

– Они самые! Вот об этом я и хотел рассказать гражданину министру, да и еще кое о чем… Я слышал, его собираются судить, этого разбойника Капета, и то, что я скажу, может статься, не помешает нации, принимая во внимание времена, в которые мы живем.

– В таком случае присядьте и подождите, гражданин; я сейчас напишу о вас гражданину министру.

И секретарь написал на клочке бумаги:

«Клод-Никола Гамен, бывший королевский учитель слесарного дела, просит гражданина министра срочно его принять для дачи важных показаний».

Он передал бумажку одному из своих товарищей, в обязанности которого входило докладывать о посетителях. Спустя пять минут его товарищ вернулся со словами:

– Следуйте за мной, гражданин.

Гамен с трудом поднялся, вскрикнув от боли, и пошел за секретарем.

Тот ввел его не в кабинет официального министра, гражданина Ролана, а в кабинет министра настоящего: гражданки Ролан.

Это была небольшая и очень скромная комната, оклеенная зелеными обоями и освещенная одним-единственным окном, в нише которого, сидя за маленьким столиком, работала г-жа Ролан.

Сам Ролан стоял у камина.

Секретарь доложил о гражданине Никола-Клоде Гамене – тот появился на пороге.

Слесарных дел мастер и в дни своей молодости и процветания не мог похвастаться привлекательной внешностью и произвести приятное впечатление, а уж теперь одолевшая его хворь, бывшая не чем иным, как суставным ревматизмом, изуродовавшая его члены и исказившая черты лица, отнюдь не прибавила ему, о чем нетрудно догадаться, красоты и привлекательности.

Вот почему когда секретарь притворил за ним дверь, честный человек – а надобно заметить, что никто, как Ролан, не заслуживал звания честного человека, – итак, честный человек, как мы сказали, оказался лицом к лицу с гнусным проходимцем.

Первое чувство, которое испытал министр, было ощущение глубочайшего отвращения. Он окинул гражданина Гамена взглядом с головы до ног, но, заметив, что тот дрожит, опираясь на свой костыль, испытал некоторую жалость к ближнему – если только гражданин Гамен мог быть ближним гражданина Ролана; вот почему первое, что сказал слесарю министр, было следующее:

– Садитесь, гражданин; вам, кажется, нездоровится…

– Еще бы! – вскричал Гамен. – Это все с тех пор, как меня отравила Австриячка!

При этих словах на лице министра появилось брезгливое выражение; он переглянулся с сидевшей у окна женой.

– Вы пришли ко мне, чтобы разоблачить это отравление?

– Это и еще кое-что.

– У вас есть доказательства?

– Ну, что До этого, то стоит вам только пойти со мной в Тюильри, и я вам его покажу, этот шкаф!

– Какой такой шкаф?

– Тот, в котором этот разбойник прятал свое сокровище… Да, мне следовало бы подумать об этом, когда я все закончил и Австриячка сказала мне своим слащавым голоском: «Слушайте, Гамен, вам жарко, выпейте этого вина, оно вас освежит». Я еще тогда должен был предвидеть, что вино отравлено!

– Отравлено?