Графиня де Шарни. Части 4, 5, 6

Королева внимательно следила за всей этой игрой, в которой ставкой Барнава была его собственная голова. Может быть, она спала в эту ночь не более Барнава и Шарни; вероятно, ее оживление объяснялось сжигавшим ее внутренним огнем; впрочем, подкрашенные пурпурной помадой губы и едва тронутые розовыми румянами щеки превращали ее в опасную сирену, способную ценой одного-единственного волоска со своей головы заставить поклонников броситься в бездну.

Благодаря заботам Барнава карета ехала теперь со скоростью два льё в час.

В Шато-Тьерри остановились пообедать.

Дом, выбранный для этой цели, был расположен у реки в живописном месте и принадлежал богатой торговке лесом, не ожидавшей, что ей будет оказана такая милость; узнав накануне о том, что королевская семья должна проследовать через Шато-Тьерри, она отправила верхом одного из своих приказчиков навстречу господам депутатам Национального собрания с приглашением им, а также членам королевской семьи пожаловать к ней.

Приглашение было принято.

Едва карета остановилась, как к ней сбежались слуги, из чего августейшие пленники заключили, что их ожидает совсем иной прием, нежели накануне на постоялом дворе в Дормане. Королеву, короля, мадам Елизавету, г-жу де Турзель и обоих детей развели по отдельным комнатам, где все было готово для их туалета: были предупреждены малейшие их желания.

Со времени отъезда из Парижа королева нигде еще не встречала такой заботы. Самые ничтожные женские прихоти были удовлетворены с поистине аристократическим вниманием: Мария Антуанетта, начинавшая ценить подобную заботу, пожелала поблагодарить милую хозяйку и попросила ее прийти.

Минуту спустя женщина лет сорока, еще свежая, одетая с удивительной простотой, явилась на зов. До сих пор она скромно старалась не показываться на глаза тем, кого принимала.

— Вы хозяйка этого дома, сударыня? — спросила королева.

— Что вы, ваше величество! — вскричала та в ответ, разразившись слезами. — Повсюду, где соблаговолит остановиться ваше величество, каков бы ни был тот дом, которому выпадает честь принимать королеву, она будет там единственной хозяйкой!

Мария Антуанетта оглянулась, желая убедиться в том, что они одни.

Удостоверившись, что никто не может их ни видеть, ни слышать, королева взяла ее за руку, привлекла к себе и обняла как подругу со словами:

— Если вам дорого наше спокойствие, если вам не безразлично собственное благополучие, возьмите себя в руки и умерьте проявления вашей грусти, потому что кто-нибудь может догадаться о ее причине и это вас погубит, а вы должны понимать, что, если с вами случится какое-нибудь несчастье, это усугубит наши страдания! Быть может, мы еще увидимся; возьмите же себя в руки и сберегите мне подругу: встреча с вами сегодня для меня представляет большую редкость и потому особенно дорога.[3]

После обеда снова отправились в дорогу; стояла изнуряющая жара; король обратил внимание на то, что мадам Елизавета обессилела и от изнеможения роняет голову на грудь; он настоял на том, чтобы до Мо, где намечалось переночевать, она заняла место на заднем сиденье; подчиняясь приказанию короля, мадам Елизавета пересела.

Петион при этом присутствовал, но своего места не предложил.

Сгорая от стыда, Барнав закрыл лицо руками; однако в щелочку между пальцами он мог наблюдать за печально улыбавшейся королевой.

Спустя час мадам Елизавета совершенно выбилась из сил и уснула, сознание ее угасло, и она уже ничего не помнила: ее прелестная ангельская головка склонилась сначала на одно плечо, потом на другое и наконец легла на плечо Петиона.

Депутат от Шартра счел себя вправе в неопубликованных мемуарах о своем путешествии заявить, что мадам Елизавета — это святое, как мы знаем, создание — влюбилась в него и, положив ненадолго голову ему на плечо, лишь «уступила зову природы».

К четырем часам пополудни прибыли в Мо и остановились у епископского дворца, в котором когда-то жил Боссюэ и где за восемьдесят семь лет до описываемых нами событий автор «Рассуждения о всеобщей истории» скончался.

Теперь дворец занимал приведенный к присяге конституционный епископ. Это стало понятно уже позже по тому, как он принял королевскую семью.

Впрочем, вначале королеву поразил только мрачный вид здания, куда ей предстояло войти. Никогда еще ни один дворец государя или князя Церкви не выглядел столь печальным и столь достойным приютить величайшее несчастье, просящее убежища всего на одну ночь. Он поражал не великолепием, как, например, Версаль, а простотой. Вымощенный кирпичом пандус ведет в апартаменты, а апартаменты выходят в сад, подпертый бывшими городскими валами; над садом высится колокольня, увитая плющом, а от нее обсаженная падубом аллея ведет к кабинету, откуда время от времени доносились когда-то зловещие возгласы красноречивого епископа Мо, предвещавшие падение монархий.

Королева окинула взглядом это мрачное здание и, убедившись, что оно отвечает состоянию ее духа, поискала глазами, о чью бы руку опереться, чтобы осмотреть его.

Поблизости оказался один Барнав.

Королева улыбнулась.