Графоманка

Нечаянно вышло, что с работы они теперь выходили вместе c Нездешним. И Ларичева могла позволить себе несколько кварталов бесценных прогулок. Муж с дочерью почти освоили дорогу к новому садику, после чего садик пообещали закрыть. Пришлось проситься в старый, вполне созревший для капремонта… Но все это потом. А пока они шли и разговаривали. О том, что такое скука добра и обаяние зла. О том, как инерционна привычка к дурному. Но стоит начать делать что-нибудь хорошее — сразу полное преображение. Однажды Нездешний, еще тогда молодой, заболел опасно, с температурой под тридцать девять. А пришлось идти в магазин. И там по дороге старикашка попался, совсем не ходячий. Набрал штук тридцать кочанов в мешок и упал под ними. Нездешний с туманом в глазах отволок старикашку, затем и мешок его. Пришел домой — нет температуры.

— С тех пор я увлекся идеями Учителя. Это перевернуло мою жизнь. Изучил “Детку”, купаюсь в проруби, но основа всего для меня этическая.

— Неужели никогда не болеете?

— Очень редко. Заболел, значит, нагрешил. Надо терпеть, голодать. И Учитель даст силы, ибо он — сама великая Природа.

— Вы уникум…

— Почему. Нас довольно много в городе, сейчас уже больше сотни. Я уж не говорю — по стране.

У каждого, у каждого есть своя твердыня! У одного интегральная йога, у другого система Иванова. А Ларичевой держаться не за что. Чужую твердыню невозможно одолеть сразу. Зря Забугина боялась, что Ларичева прыгнет в прорубь. Трудно. Какой Учитель может быть выше Бога? Это как-то страшно… Хотя сам Нездешний — человек золотой. Или серебряный? Одним словом, нездешний…

Для того, чтобы такой человек образовался под светлыми сводами державы, нужны были экстремальные условия. Они были таковы, эти условия.

ТАЙНА НЕЗДЕШНЕГО

…Озорной был в молодости, моторный, от смеха и ухарства так и распирало. На работе даже кличку получил — “черт из табакерки”. Так и летал, одна нога здесь, другая там, на одном плече куртка, на другом ухе берет. И задание провернуть, и за бутылкой слетать — везде первый. И всегда вокруг него компания, в которой он, как пружина, как батарейка, вынь — все заглохнет. И женился, влюбившись, легко, и деньги всегда были, и пьян всегда — не пьян, навеселе. Так бы и мчать сквозь фейерверки бытия, хватать поверху, не лезть в глубину. Но натура оказалась слишком крепкая, все было мало нагрузки, мало, мало — побольше, покруче затягивал и так — пока не затянул на себе петлю. Не в каком-то там переносном, а в самом прямом смысле.

Он пытался повеситься два раза. Один раз спасла жена, второй раз — сосед. Вот вам коммунальные квартиры, на которые столько проклятий. Невозможность остаться одному. Никакой белой горячки у него не было. То есть никакого бреда на почве запоя. Ему что на трезвую голову, что на хмельную — одинаково было ясно: он своей крыши достиг, дальше биться некуда.

Но это ведь что? Ноль сопротивления и притом столько времени впереди? А и жить-то незачем. Решил не жить… Не дали. Но как он потом родился заново — это пугающая и пронзительная тайна. На нем два десятка калек и страждущих. Он навещает их, жалеет и одаривает. Он собирает неизданные книги. В его многоэтажных шкафах такой исторический архив, что никакому музею не снилось. У него совершенно непосильная работа — в свободное от работы время роется в монастырских и церковных журналах и пишет списки священников… В среднем это рассчитано лет на десять изысканий… Его жена…

Она всем приходящим людям подает дымящиеся пироги и чаи. Она, дочь знаменитого врача и мать троих детей, спустя десятилетия все такая же черноглазо-ласковая, юная девочка. Может, потому, что всевышний услышал ее плач после петли и пожалел ее. И больше у нее такого горя не было. Ее супруг стал кардинально другим человеком, то есть Нездешним — как раз в том виде, в каком его и знала Ларичева…

Назябшая на весеннем ветру Ларичева сидела, переливая в себя жизнь из фарфорового бокала с чаем. Жена Нездешнего — в глазастом штапельном платье с каемкой по низу, с мокрыми кудряшками кругом чистого лбища — принесла тарелку с творожными плюшками и сметаной. И, точно фея, просочилась сквозь стену обратно.

— Что у вас за дом? — бормотала Ларичева. — Почему никто не кричит, не дерется, не рвет пополам бесценные тома? Почему, как в обители, птицы поют?

— Птицы — это попугайчики, — мягко пояснил Нездешний. — Клетка один на один да на два, это детям природный фактор. Тома стоят на полках вне пределов досягаемости. Дом простой, деревянный, из прошлого века, государством не охраняется. Почему не кричат? Не знаю. Сыты. Здоровы. Уроки готовят. Их ангелы бдят… А почему они должны кричать?

— От нерастраченной энергии. А почему жена уходит? Ей не обидно, что чужие люди сидят и с ней не знакомятся?

— Она знает, что, если нужно, то позову. Она и так устала.

— А где она работает?

— На телефоне доверия. Незримая утешительница.

— О, — пораженно замолчала Ларичева. — Расскажите.