Гракх Бабёф и заговор «равных»

Сначала был избран второй вариант. Агентам в округах Парижа рекомендовалось настраивать патриотов против бывших депутатов. Причем затея этих последних была неплохо известна среди восприимчивого к радикальной пропаганде контингента: упоминания о них встречаются в сообщениях ряда агентов. «Патриоты имеют очень довольный вид последние два дня, - писал Фике из шестого округа, - я счел, что их хорошее настроение проистекает из того, что многие из них, похоже, знают о проекте, в котором, говорят, замешаны Шудье, Амар, Барер, д'Обиньи, Россиньоль и другие; говорят, что они часто собираются, что выступление будет мощное, что успех несомненен, что... что... что в конце концов демократия восторжествует; но если бы это было так, следовало бы, по меньшей мере на данный момент, сомневаться в части этих надежд»{452}. Гилем называл Амара и Шудье «ложными братьями» и причислял к ним Антонеля{453}. В отчетах Моруа Юге дважды фигурирует как «мерзавец» и «контрреволюционер»{454}. По словам Париса, деятельность Шудье и его сторонников не ускользнула от внимания властей: недавно бывшего депутата вызывали к министру полиции Кошону и угрожали арестом, если его активность не прекратится{455}.

Между тем влияние бывших депутатов росло, и Бабёф решил отказаться от прямого соперничества с ними: через 11 дней после вышеупомянутой инструкции агенты получили другую, в которой о монтаньярах говорилось: «Не придавайте им никакого особенного значения»{456}. Затем стал вопрос о союзе. Позднее, на одном из допросов, Бабёф покажет, что это было сделано, так как «было известно, что эта вторая партия имела те же намерения, что и первая, и что народ видел в этих двух партиях одну, потому что их идеи и голоса смешивались»{457}. Однако личного желания Гракха для объединения было недостаточно.

Внутри верхушки «равных» отношение к бывшим депутатам было весьма различным. Так, Буонарроти, со слов которого до нас и дошла история бабувистско-монтаньярских отношений, видимо, не очень доверял Амару, Вадье и их товарищам, обвиняя их в желании перехватить у бабувистов лидерство в грядущем восстании{458}. Зато генералы Фион и Россиньоль сочувствовали монтаньярам и стремились к сотрудничеству с ними, что, в свою очередь, навлекло на этих членов Военного комитета подозрения их соратников, в частности Жермена{459}; да и Фике, как мы только что видели, относил Россиньоля не к своей, а к монтаньярской группе. Дискуссия по вопросу о сотрудничестве была очень бурной: особенно резко против объединения возражал Дебон, который предпочитал вообще отказаться от замысла восстания, нежели пойти на совместные действия{460}.

Кроме того, похоже, что овеянные славой творцов Конституции и соратников Робеспьера экс-депутаты стремились к союзу отнюдь не так сильно, как бабувисты. По словам Гризеля, они выставили практически невыполнимые условия, и самой мелкой из неприятностей, которые влекли за собой эти условия для бабувистов, был пересмотр «Акта восстания», уже напечатанного тиражом в тридцать пять тысяч экземпляров. Монтаньяры не только хотели сами разработать новую афишу вместо «Акта восстания», но и видели во временном Конвенте, который соберется после свержения Директории, исключительно себя. Тогда на собрании Дарте предложил пообещать им все это, но не дать ничего, а, напротив, расправиться с ними во время восстания{461}.