Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020

Контекстуальная дифференциация падежных вариантов нередко сопровождается авторской рефлексией. Поскольку при эволюции склонения многие формы существительных получили стилистические и семантические коннотации, связанные как с языком сакральных текстов, так и с диалектно-просторечной сферой функционирования языка, системная вариантность падежных форм оказалась значительным ресурсом поэтического смыслообразования:

 В мире, более реальном,
 чем приспущенный февраль
 над моим районом спальным,
 тянущимся к Богу в рай,
 не в миру моем – но в Мире

, сквозь безумную Дыру
 мечущем своих валькирий
 многоглазую икру
 на совдеповские стены
 и неровный потолок —
 в пограничной мне Вселенной
 вижу, вижу диалог
 двух равновеликих наций
 под синхронный перевод:
 дескать, нечего стесняться!
 мы – народ и вы – народ.

Виктор Кривулин. «Телемост»

[197] ;

 Горжусь я, что в своей стране,
 В родном краю (нет, в «отчем крае»

) Я знаю все, что могут мне
 Сказать в автобусе, в трамвае.

Владимир Вишневский. «Незаконная гордость»

[198].

В стихотворении Виктора Кривулина форма в миру соотнесена с понятием мирской жизни, а форма в Мире – с понятием метафизическим, что маркировано заглавной буквой существительного. Владимир Вишневский, иронизируя над современными условиями жизни, не похожими на условия жизни классиков, кавычками обозначает переход в иную стилистику, и эти кавычки можно понимать одновременно и как цитатные[199], и как иронические.

Родительный падеж тоже, хотя и в меньшей степени, представлен различными системными вариантами:

Се был Москвы передовой собор,
В австрийстем Риме община монасей.
К чужим дозор, а от чужих забор,
За коим сонм ученых ипостасей.
Там в русской филологии запор
Усердный тайнописец Копростасий
Навеки вызвал, «Слово о полку»
По вдохновенью взявши с потолку

.

Андрей Сергеев. «Шварц»

[200] ;

 Моха чёрная летела
 выше прочей мелюзги.
 Утомилася и села
 на высоком берегу.
 <…>
 Моха кушала компосту

, запивала молоком,
 благосклонно улыбалась
 сиволапым мужикам.

Александр Левин. «Моха и поселяне»

[201].

В грамматическом карнавале Александра Левина форма компосту может читаться по-разному – и как родительный партитивный падеж, и как винительный женского рода. Если это воспринимать как родительный партитивный, то обращает на себя внимание лексический абсурд: форма компосту, грамматически уподобляясь формам типа сахару, меду, чаю, указывает на обыкновение есть или пить что-то привычное и вкусное. Получается, что ситуация описывается с точки зрения Мохи. Возможно, в данном случае существенна и фонетическая близость слов компост и компот. Противоречие между лексикой и грамматикой состоит и в том, что глагол кушала – несовершенного вида, а родительный партитивный употребляется с глаголами совершенного: можно выпить чаю, но не *пить чаю, положить сахару, но не *класть сахару, съесть меду, но не *есть меду.

Любопытный пример рефлексии при выборе вариантной падежной формы родительного падежа имеется у Дмитрия Бобышева:

Умри за клок земли, пусть он загажен, выжжен! —
плотина-Мать на осетра орет.

Он – оземь из воды. А было: люд – на гибель

во имя имени… Или – имен? Имян?
Навороти любые глыбы, —
всё в прорву унесет река времен (времян)…

Дмитрий Бобышев. «Реки»

[202].