Грань

Только один Леонид Леонидович не выразил радости, и, хотя улыбался по-прежнему, глаза его за тонкими стеклами очков оставались холодными и настороженными. «Чует, – невольно отметил Степан, – хреновый, видно, из меня артист». И он заторопился из кубрика, ссылаясь, что работы у него еще полная коробочка. Задерживать его не стали. Все вышли из кубрика на палубу и, когда он отплыл на лодке от катера, помахали вслед руками, словно провожали в дорогу близкого родственника.

Снова нос «казанки» торчал над водой, снова тянулся позади расходящийся треугольник волн, и тонкий, надсадный гул спаренных «вихрей» далеко, гулко расходился по водной глади. День опускался к вечеру, и на реке, хотя она и поблескивала еще солнечными пятнами, ощутимей потянуло влагой и холодком, по мутной, текущей воде едва заметно побежала трепетная рябь. Степан передернул плечами и стал натягивать на себя, поверх рубашки, плотную брезентовую штормовку. Застегнул ее на все пуговицы и прибавил своим «вихрям» газу. Катера Головина давно уже не было видно за крутым речным изгибом, а Степан нет-нет, да и оборачивался, будто хотел все-таки разглядеть и сам катер, и людей, стоящих на палубе, которые словно приклеились к нему, как приклеивается к одежде рыбья чешуя.

«Да что за черт! – Степан даже губу прикусил, отгоняя наваждение – стояли все четверо перед глазами. – Прилипли, суки, не отдерешь. Только Бородулина еще не хватает». Действительно, для полного набора этой компании Бородулина только и не хватало. Если малиновские мужики поились и кормились с реки крадучись, с оглядкой, то такие, как Ленечка и Бородулин, хотели браконьерить, не оглядываясь, в открытую, да еще и под защитой самого рыбнадзора. Ну и дела… Перевернули порядки с ног на голову, а теперь осталось лишь развести руками и сказать: «Так и було».

Степан пошевелил плечами под жесткой штормовкой, до отказа врубил газ и холодно, спокойно пообещал: «Я вам устрою рыбалку, я вам такую рыбалку устрою – тошно станет».

Думая об этом, он не переставал – привычкой уже стало, которую не замечаешь, – дотошно обшаривать взглядом прибрежные кусты и прогалы в забоке. Темную ветловую корягу, высоко задравшую вверх толстые, растопыренные корни, увидел еще издали. Коряга как коряга. На старом, затопленном стволе отросли тонкие ветки, высунулись из воды и дрожали, выгибались под напором течения. Чутье, однако, подсказывало – что-то не то… Круто положил лодку вправо, и коряга стала быстро приближаться, вырастая в размерах, яснее теперь виделись темные, высохшие и потрескавшиеся на солнце корни, дрожащие под течением веточки с махонькими, только что вылупившимися листочками на верхушках, и еще какой-то неясный, непонятный предмет, высовывающийся из-за основания. Степан выключил мотор, нос лодки опустился, и она неслышно сплыла вниз, глухо стукнулась о корягу. Он ухватился руками за торчащий корень, потом за другой, ногами подтолкнул «казанку» вперед и только тут разглядел, что к коряге с обратной стороны прижалась долбленка. «Казанка» слабо шаркнула ее бортом, и сразу же послышался громкий, знакомый голос:

– Ладно, не майся, стой там.

Булькнуло весло, и легкая, вертучая долбленка щучкой выскользнула из-за коряги. Степан едва успел ухватиться за ее борт. В долбленке, держа на весу прави́льное весло, сидел Гриня Важенин, заросший густой бурой щетиной, с потухшей папиросой в зубах и с мутным, равнодушным взглядом. «Пьяный», – сразу определил Степан.

– В дужину, сосед, праздник отмечал, – словно прочитав его мысли, громко стал объяснять Гриня, не выпуская из рук весла. – Баба заела, сюда сбежал. Вот, вещественное доказательство, – ткнул пальцем в дно лодки, где в мутной воде валялась пустая бутылка из-под краснухи. – А браконьерить – ни. Праздник отмечаю. День Побе-е-ды… Как там дальше? Воротились мы не все-е-е…

– Заткнись.

– А петь на реке не запрещено. День Побее-е-е-ды…

Пустой нос долбленки был густо уляпан крупной чешуей. Значит, и рыбу, и сети Гриня успел утопить. Степан за цепь примкнул долбленку к коряге и вытянул из носа своей «казанки» блестящую «кошку» с вывернутыми наружу тремя острыми пальцами. Мутные глаза Грини сверкнули и сузились. «Точно, утопил. Придется рыбачить».

– Да нету ничо, сосед, не булькай воду. – Гриня настороженно следил за каждым движением Степана и все крепче сжимал весло.

– Шутить не вздумай, – предупредил Степан. – А то купанье устрою.

И, размотав тонкий капроновый шнур, забросил «кошку». Она блюмкнула и исчезла под водой. С первого же раза выудил брезентовый мешок с сетями, к мешку была привязана гирька килограммов на пять – да, ничего не скажешь, горазды мужики на выдумки: бросил мешок в воду – и душа спокойна, никуда не унесет.

– Гад! – срываясь на визг, заорал Гриня. – Гад ползучий! Власть почуял! До бесплатного дорвался?! Да?! Да ты глянь, глянь кругом – кто больше ворует? Начальство! Ему можно, а мне нельзя?! На уху нельзя?! Морды партейные, все под себя… а я тоже хочу, я тоже жрать хочу! Я…