Грань

Лиза увидела гостей из окна, створки которого были настежь распахнуты, услышала весь разговор, и едва только за Бородулиным закрылась калитка, как она выскочила на крыльцо. Дробно пересчитала каблуками ступеньки и ухватила Степана обеими руками за отвороты штормовки. Лицо ее было совсем рядом: испуганные глаза, дрожащие губы, две золотистых волосинки на красной от волнения щеке – родное и тревожное.

– Верни его! – срывающимся шепотом сказала Лиза. – Прошу тебя, отдай лодку. Боюсь…

Степан чуял, как дрожат ее руки, как сама она трепещет, словно листок под ветром, и не мог найти успокаивающих слов, только молча погладил ее ладонью по волосам. Лиза ткнулась лицом ему в грудь и продолжала глухой скороговоркой упрашивать:

– Отдай, Степа, отдай, не связывайся. Ну, куда мы еще побежим, когда тебя вышибут?! Ты что, не видишь?! Это же черт, а не человек! У него везде рука дотянется! Степа…

Мягкие, распущенные волосы упруго пригибались под тяжелой, шершавой ладонью и тут же выпрямлялись снова, буйно вырываясь на волю. Их жесткая упругость, их запах давным-давно стали для Степана родными, все Лизино живьем приросло к его плоти накрепко, и поэтому любая попытка отделить что-либо от себя, приживленное, как кусок кожи, сразу же рождало нестерпимую боль. Лиза захлебывалась скороговоркой, плакала, не отрывая лица от груди Степана, и рубашка была мокрой. А он гладил ладонью ее волосы, цепляющиеся за бугорки мозолей, и молчал, сдерживая себя из последних сил, потому что было желание – махнуть рукой, плюнуть и пообещать Лизе, что связываться с Бородулиным он не станет и лодку вернет сегодня же. Но одно дело пообещать, совсем иное – выполнить обещание… Лиза внезапно на полуслове осеклась, подняла заплаканное лицо, глянула снизу вверх и обреченно вздохнула. Шевельнулась высокая грудь, и полные плечи бессильно опустились – будто внутри у Лизы что-то беззвучно оборвалось, не выдержав долгого напряжения, и все ее крупное, налитое тело разом обмякло. Слабым, бессильным движением поправила она отвороты штормовки, старательно застегнула на рубашке верхнюю пуговицу, сильно прижмурилась, выдавив на ресницах слезы, а когда снова открыла глаза, они у нее потухли и стали холодными.

– Лиза… – пугаясь, едва выдохнул Степан.

Она медленно повела головой из стороны в сторону, заранее несогласная со всем, что бы он сейчас ни сказал, и медленно побрела к крыльцу.

– Лиза…

Она даже не обернулась. И Степан больше ее не окликнул, понимал – бесполезно.

Вода тихо плескалась в пологий берег Незнамовки. Стайка шустрых мальков суетилась возле намокшей, покачивающейся гнилушки, готовая в любую секунду пугливо метнуться и уйти в глубину. Степан – он даже не заметил, как оказался на берегу – наблюдал за мальками, вспоминая, что в детстве была у малиновских ребятишек такая забава: брали палку потолще и поувесистей, либо весло, и со всего маху хлестали в борт лодки – мальки со страху выпрыскивали из воды, и по ней прокатывались мгновенные блестки. Туда, где их напугали, мальки долго не возвращались.

Молодая трава на берегу нежно холодила. Степан ощущал ее под ладонями, смотрел на закат, который постепенно, незаметно для глаза перекрашивал воду Незнамовки, и ему хотелось забыть обо всем, полностью отдаться во власть вечернего покоя и плыть посреди него, теряя ощущение времени… Но это было невозможно. Реальная жизнь, наступая на пятки, не давала даже минутной передышки.

За спиной послышались шаги, Степан с досадой обернулся на их звук – по берегу шел Тятя. Молча присел рядом, стянул пиджак и остался в одной легонькой безрукавочке. В ней казался совсем мелким и худеньким. Белые руки, не тронутые загаром, были густо усеяны веснушками и тонкими рыжеватыми волосками. Руки вздрагивали, и Тятя, стараясь скрыть это, то сжимал, то разжимал кулачки. На Оби неожиданно резанул гудок парохода, и гулкое эхо долго растекалось по воде, блукало в забоке. Тятя встрепенулся, услышав гудок, и, растягивая слова, мечтательно вздохнул:

– Уехать бы куда-нибудь, а? Тебе не хочется, Степан Васильевич? Сесть бы на пароход – и к едреной фене…

– Я свое отъездил. Больше мне уезжать некуда.

– А я бы уехал, глаза бы завязал и дунул, чтоб никого не видеть.

– Тогда уж и не развязывай, а то как глянешь – везде одно и то же.

– Может быть, все может быть… Степан Васильевич, ты только не морщись, не психуй, ты меня выслушай. Понимаю, конечно, Бородулин с лодкой… только ты меня тоже пойми. Стоит сейчас один кран и второй вот-вот встанет – тросов нет. А Бородулин пообещал и сделает, будут тросы. Необходимость, не по своей воле.

– Жена у тебя тоже не по своей воле из-под прилавка берет? Сами по одним законам живем, но желаем, чтобы люди по другим жили, еще и сердимся, когда они этого не делают. Вот поэтому и порядок навести не можем…

Тятя не ответил. Поднялся, перекинул за худенькое плечо пиджак и посетовал:

– А я думал, ты поймешь меня.

– Не пойму, – жестко отозвался Степан. И даже не оглянулся вслед Тяте, уходящему по берегу.