Грань

– Серега, Серега! – Степан ухватил и тянул его за рукав. – Успокойся!

– Да сколько можно! До каких краев терпеть?!

Сергей дернул руку, шагнул, подвигаясь к Бородулину, и наступил на рассыпанную гречку. Протезы разъехались, и он, взмахнув руками, плашмя рухнул на спину. Глухо ударился затылком об пол, и его укороченное тело забилось в судорогах. Степан, не успевший его удержать, навалился, прижал к полу и, едва не кроша стиснутые от злости и жалости зубы, увидел в уголках страдальчески изломанных губ Сергея набухающие сгустки бело-розовой пены…

Когда улеглась суматоха и от дома Шатохиных отошла «скорая помощь», Бородулин, на время куда-то исчезнув и появившись снова, подошел к Степану и, горестно покачивая головой, сочувственно высказал:

– Я понимаю, тяжело ему, контуженый…

– Контуженый?! – переспросил Степан. – И взятки гладки? Не выйдет. Сплетню хочешь пустить? Не дам, я тебе язык укорочу сразу.

Они стояли друг против друга, говорили спокойно, но Степан прямо кожей ощущал, как от внешне невозмутимого Бородулина накатывается на него ненависть. Смотрел на бородулинскую одежду, в которой тот похож был на отставника, вчера вышедшего на пенсию и донашивающего теперь казенное обмундирование, смотрел и все пытался разглядеть, разгадать нутро этого человека, который жил по соседству, но оставался до сих пор непонятным.

Раза два Степан заходил к нему домой и не мог надивиться хозяйской хватке и запасливости соседа. Усадьба напоминала добрый склад, где без толку ничего не валялось, а каждая мелочь лежала на своем, определенном только ей месте. В теплом сарае за домом была целая мастерская с верстаком, с тисами, с точилом, даже с токарным станком. К сараю примыкала пристройка, и там стояла железная печка с широким разводом вместо трубы. Поначалу никак не мог понять – для чего она предназначена? И только заметив рыбью чешую на полу, догадался, что это коптильня.

Своих детей у Бородулина не было. Приезжал из города племянник Петро, такой же немногословный, как и дядя. Слушался он старшего Бородулина беспрекословно. Бородулиха вообще в этом доме словно не жила. Маленькая, сгорбленная, похожая на испуганную мышку, она ходила быстро и незаметно. Кроме «здрассьте, проходите, садитесь», Степан не слышал от нее никаких иных слов. В доме этом шла своя жизнь, и от посторонних глаз она была надежно укрыта.

А Бородулин, глядя на Степана, не видел его – перед глазами стояла Елена Берестова, которую он так хотел победить при ее жизни и не смог. Но зато был час, когда ликовал Бородулин и радовался от всего сердца, а случалось это очень редко. Рушилась изба Елены, пропитая ее сыном, разлетались бревна и доски, а Бородулин, прищуривая глаза от пыли, со сластью всаживал лом в пазы – следа не останется, все в прах уйдет, а вот он выжил, живет, ходит по земле, и долго еще будет ходить! Он наверху оказался, и многолетний спор решился в его пользу.

Тогда и предположить не мог, что на месте развала поднимется новый дом, а перед ним самим встанет вместо Елены Степан, совсем непохожий на себя прежнего, словно народившийся заново.

Не будет ему, понимал Бородулин, спокойной жизни, если не увидит он прежнего Степана… «Увижу», – твердо самому себе пообещал он.

3

В кабинете у Николая, не смолкая, трещали телефоны, то и дело заходила секретарша с бумагами на подпись и всякий раз напоминала, что в три часа совещание в райкоме. Николай крутился на своем кресле, морщил носик, беспомощно взглядывал на Степана и разводил руками: видишь, какая катавасия. В конце концов выругался и вытащил из кармана ключи.

– Знаешь, не дадут нам здесь поговорить. Бери ключи и топай ко мне. Жена с дочкой в отъезде, вечером спокойно потолкуем. Пошарь там, в холодильнике на ужин чего-нибудь. Давай.

Забрав ключи, Степан прямо из райисполкома отправился в больницу – надо было еще побывать у Сергея Шатохина и передать ему гостинцы от Лиды. Но оказалось, что прием посетителей в больнице уже закончился. Сердитая баба в белом халате, натянутом поверх пальто, с места в карьер заорала, тыкая рукой в объявление, что надо читать, если грамотный и если глаза есть. Ругаться было неохота, объяснять, что приехал из деревни, тоже не хотелось, да и бесполезно, и Степан уже собрался уходить, как вдруг из стеклянных дверей выскользнул низенький старичок, похожий на шустрого жучка-короеда, и быстро-быстро заговорил, проглатывая отдельные звуки, как будто во рту у него была жвачка. Реденький седой хохолок на голове мелко подрагивал.

– О, какой конфликт, какой конфликт! Но мы же его не стоим, мы маленькие, тихие люди. Анна Ивановна, этот молодой человек идет к Сергею Николаевичу, мы из окна увидели. Он из деревни, надо же иметь отношение. Сергей Николаевич приравнивается к участникам войны, а к ветеранам, нашей гордости, отношение особое. Ну что вам стоит один раз нарушить эту строгую писанину? Будем человечны, Анна Ивановна! А я вам, будьте уверены, я вам на Восьмое марта, – старичок с ловкостью сделал воздушный поцелуй, – я вас королевской прической порадую.