Грань

Просторная квартира, обставленная новенькой мебелью, ухоженная и прибранная, встретила Степана тишиной и теплом. Переобувшись в домашние шлепанцы, он прошел в зал, присел в мягкое, глубокое кресло, вытянул ноги и неожиданно сморился от усталости, которая свалилась на него неизвестно откуда – не работал сегодня, не психовал, только и делов, что приехал утром из Малинной да сходил в райисполком и в больницу. Но глаза закрывались сами собой, тело расслаблялось в уютном кресле, и уже сквозь дрему неожиданно подумалось: а как этот Ленечка бреет покойников? Ведь, наверное, жутковато соскабливать упругую, проволочную щетину с мертвого лица. Но представил без перерыва говорящего Ленечку, его седенький хохолок и уверился: Ленечке не страшно. Ленечка жил по каким-то иным законам, Степану непонятным и неизвестным, потому и не было ему страшно. Что же это за законы? Как ни старался Степан, он даже смутно не мог их представить.

Звонко щелкнул замок двери. Пришел Николай.

Увидел гостя в кресле и незлобиво, по-свойски, выругался:

– Во, жук навозный! У меня после заседаний живот к позвоночнику прирос, думаю, тут нажарено и напарено, а он дрыхнет, как младенец. Поднимайся, помогать будешь!

Вдвоем, на скорую руку, соорудили незамысловатый ужин и уселись прямо на кухне, чтобы не таскать туда-сюда тарелки. Ел Николай шумно, сноровисто, так старался, что на носике выступил мелкий пот. Степан лениво ковырял в тарелке – еда ему в горло не шла. Смотрел на пыхтящего Николая, на его потный носик, оглядывал чистую, уютную кухню, оклеенную розовыми моющимися обоями, видел в широком проеме двери просторный зал, застланный толстым, цветным ковром, мягкие кресла у стены и начинал злиться. Все здесь дышало уютом, покоем, а малиновские дела, которые пригнали сюда Степана, казались далекими-далекими, их будто дымкой задергивало, и они теряли свои резкие очертания.

– Фу-у-ух, кажется, наелся, – Николай блаженно отвалился от стола, вытер ладонью потный носик и пригладил короткие, аккуратно подстриженные волосы. – Вот теперь можно и поговорить.

Степан задержался взглядом на короткой, ловко сделанной стрижке Николая и спросил:

– Ты где подстригался?

– Как – где? – удивился тот. – В парикмахерской, ясное дело.

– У Ленечки?

– У него. Любопытный старикашка. А ты что, знаешь его?

– Сегодня познакомился. У Сергея в больнице был, они там в одной палате лежат.

– А, ну-ну… Как там Серега?

– Обещали выписать скоро. Ты про Ленечку что-нибудь знаешь?

– Я, Степа, про него все знаю. Даже то знаю, о чем ты не догадываешься. Они, например, с нашим Бородулиным очень крепко дружат. Интересно? А еще интересней, что он и с папашей Бородулиным дружил. Вот так. Ладно, ближе к делу. Учить и воспитывать я тебя не собираюсь, еще полгода в Малинной поколотишься – все яснее ясного станет. Давай, Степа, о деле. Как я понимаю, решил ты рыбнадзором пойти. Так или не так?

Степан ошарашенно вскинулся, а Николай спокойно морщил носик, приглаживая обеими ладонями волосы, и выжидательно, не торопясь, ждал ответа. Глаза его смотрели внимательно и цепко.

– А… откуда узнал?

– Сорока на хвосте принесла. Не в этом, брат, дело – главное, что ты дозрел. Поздно, черт возьми, мы дозревать начали. Я тебя агитировать больше не хочу и не буду. Я тебе сначала одну бумагу покажу. Погоди.

Николай быстро поднялся из-за стола, ушел в зал и скоро вернулся. В руках у него была измятая, согнутая наполовину школьная тетрадка в синей замусоленной обложке. Он разогнул ее, расправил и положил перед Степаном на стол. Тот машинально открыл тетрадку и увидел длинный столбец фамилий, старательно выписанных красными чернилами. Фамилии были расставлены по алфавиту, и он почти сразу наткнулся на свою – Берестов, и другие тоже были знакомые – малиновские фамилии: Важенин, Шатохин, Чащин… Последние были выписаны уже на другом листке, потому что столбец получился длинным.

– Что это?

– Посчитай сначала. Посчитай, посчитай.

– Да чего ты загадки загадываешь! Говори толком.

– Нет, посчитай.

Степан посчитал. Фамилий оказалось двадцать восемь. Перевернул листок и увидел новый столбец. Тетрадка была исписана фамилиями до последнего листочка.

Николай вскочил со стула и быстро заходил по кухне, ожесточенно потирая ладони, словно обжег их. Остановился, резко, отрывисто спросил: