Грань безумия

Трофимов что-то попытался сказать, но Павлов оттолкнул его руку и вышел из кафе, бросив бармену:

– За мой счет!

А Ольгу Ивановну Трофимову, тысяча девятьсот пятьдесят второго года рождения, мать двоих детей, так и не нашли. Павлов несколько раз узнавал – в розыске. Новой информации нет.

Время шло, не торопясь. Новый год. Рождество. Старый Новый год. Соколов приглашал Павлова в гости, тот отказывался, брал себе дежурства на праздники. В начале февраля почувствовал себя паршиво, померил температуру – тридцать девять и пять, пару раз сходил на работу в таком состоянии, но потом плюнул и вызвал на дом врача.

На второй день болезни в гости заявился Соколов. Вначале позвонил по телефону, уточнил, что именно нужно, потом прошелся по стихийному рынку возле вокзала, собрал необходимое. А потом с битком набитой сумкой приехал к Павлову.

– Вот, трофеи, – сказал Соколов, демонстрируя покупки. – Курицу жареную тебе Белая передала. Ты хоть что-то жрал эти дни?

– Нет аппетита.

– Ну и напрасно. Я тебе тогда тут приготовлю чего-нибудь. Мне моя сказала – поедь, прибери там. Свари что-то. Или пожарь. Давай я тебе картошку пожарю? И сам заодно…

– Пожарь, – сказал Павлов. – Раз твоя сказала.

Разбираясь с картошкой, Соколов рассказывал о новостях вокзала и линейного отделения, слухи о грядущих повышениях и наказаниях, и только уже когда выкладывал изжаренную картошку в тарелки, вскользь, как бы между прочим, сказал:

– А вчера снова чемоданы нашли. В камере. Ничейные.

Павлов достал из шкафа вилки, из холодильника початую бутылку водки. Снова вернулся к шкафу за рюмками. Сел к столу.

– Слышишь? – спросил Соколов. – Снова…

– Слышу, – ответил Павлов. – У сто пятой ячейки?

– Почему у сто пятой? У двести шестнадцатой. В другом отсеке. О, еще не совсем остыла, – Соколов разорвал жареную курицу на куски, разложил прямо на промасленной бумаге. – Сто пятая во втором отделении, а двести шестнадцатая – в третьем. Сто пятая во втором ряду, а двести шестнадцатая – внизу. Водочку сам разольешь? Или давай я?

Пока Павлов разливал водку, Соколов вкратце рассказал о происшествии. Тоже вечером, тоже без свидетелей. Два чемодана на полу напротив открытой ячейки. Дорогие такие чемоданы, кожаные. Импортные. В чемоданах паспорта не было, а вот документы другие, там договоры какие-то финансовые, военный билет – были. И деньги были. Американские. Соколов сам не считал, но пачку видел – такая пачка, внушает. И все сотнями, между прочим.

Связались с женой пропавшего, он ей, оказывается, звонил по межгороду минут за двадцать перед тем, как пропал. Сказал жене, что вот прямо сейчас идет за вещами – и домой. В чемодане, кстати, и подарки для всей семьи. И даже, похоже, для любовницы. Чего бы такому сбегать?

– Вот ты бы сбежал? – спросил Соколов у Павлова, сообразил, что снова спорол чушь, но извиняться не стал, а предложил-таки выпить. – За здоровье.

Чокнулись. Выпили. Снова налили.

– Слышь, Серега… – осторожно начал Соколов. – Ты своих… Часто вспоминаешь? Или…

– Знаешь, Артем, – Павлов осторожно поставил рюмку на стол, чтобы не раздавить в руке. – Спасибо, что зашел. Посуду я сам помою. Спасибо. До свидания.

Соколов встал из-за стола. Вышел с кухни. Через минуту щелкнул замок входной двери.

Павлов резко взмахнул рукой, и рюмка разлетелась в пыль, ударившись о стену над печкой.

Часто вспоминаешь, пробормотал он. Или, сказал он.

Он их не забывал. Не может забыть. И хоть вроде не виноват, но не может отделаться от чувства вины. Он ведь чуть-чуть тогда не успел. Не допрыгнул, не прикрыл своим телом, и пуля прошила обоих – жену и сына. Сына и жену. Они умерли сразу.

Павлов завыл, сжимая голову руками.

Они же просто поехали на море. Просто вышли прогуляться в город. А тот урод просто решил ограбить банк. Не получилось у него, сработала сигнализация, и приехала машина. Его можно было остановить в дверях банка. Но он был с заложницей, и побоялись, что он ее убьет, что начнется стрельба в помещении… Его выпустили на улицу вместе с заложницей, он попытался залезть в машину, заложница вырвалась и побежала, а он, поняв, что терять нечего, стал стрелять – в нее, по сторонам… Успел выстрелить трижды, пока его свалили. Но одна из пуль…

Павлов сполз спиной по стене на пол. Несколько раз ударился затылком о дверную раму.

«Ты своих. Часто вспоминаешь?»

Того урода можно было остановить в дверях. Заложница? Одна девчонка, ей решили спасать жизнь, а в результате погибли двое. Этого нельзя забыть. С этим можно только смириться. Сжиться. Принять.

Через три дня температура спала, Павлов закрыл больничный и вышел на службу. Пришел на вокзал, спустился в автоматическую камеру хранения. Людей было немного.

Остановился возле ячейки сто пять. Постоял, пытаясь понять – зачем сюда пришел. Двести шестнадцатая ячейка была открыта – нижние ячейки самые неудобные, заполняются позже остальных.