Грань безумия

Павлов присел, заглянул в ячейку. Пусто. Запах. Пахло пустотой. И безысходностью. Мерзкий запах. Чего только не оставляют на хранение в автоматической камере. Просто вещи. Грязные вещи. Еду. Испортившуюся еду. Какие-то химикаты. Бензин и кислоту. Это запрещено, но кто может проконтролировать человека в автоматической камере? Да и в любой камере хранения. Но тут – особенно.

Пустота.

Павлов подавил желание залезть в ячейку поглубже, посмотреть, может… может, там люк какой-то. Чушь, конечно, но все-таки.

– Ты здесь? – прозвучало над головой. – Я так почему-то и подумал. Я сюда лазил. И в сто пятую – тоже лазил. Нет там ничего.

– Скажешь, просто так? – спросил Павлов, не поднимая головы. – Скажешь, совпадение?

– А почему нет? Я позавчера с операми разговаривал, так мне сказали, что при том этом… пассажиропотоке, что у нас, даже странно, что так мало пропавших, убитых, раненых… Статистика, мать ее, нечему удивляться. Что ты ляжешь, будешь делать, я спрашиваю, – Соколов присел на корточки возле Павлова. Указал пальцем: – Я думал, что вот то пятно – кровь. Полез, соскоблил. Оказалось – нитрокраска. Пролил кто-то. Говорят, на автовокзале в такой же камере нитроглицерин перехватить успели. Прикинь? Да и у нас тут. Помнишь, как наркоту изымали? Змей тех, помнишь? Что там было – кобры? Десять штук в контейнере. А прикинь, если змея какая-нибудь этим дерьмом надышится, а потом… это… мутировать начнет? И что? Вот поселится в камере…

– Там нет дыр, – сказал Павлов и выпрямился. – И ты завязывай с жутиками в видеосалоне, Артем. У тебя слишком богатое воображение.

– Да ну! А что делать? Я заснуть не могу, все придумываю.

– А что официально?

– Официально – пропал человек. Тела нету. А нету тела…

– Я понял. Я знаю. Почему мы решили, что это что-то изнутри? – Павлов посмотрел, наконец, в лицо Соколову.

– Чего?

– Ну почему мы решили, что это изнутри, из ячеек? А если это откуда-то сверху? – Павлов указал пальцем вверх.

Соколов поднял голову и посмотрел на потолок. Жестяные прямоугольные светильники с мерцающими неоновыми лампами. Половина не горит. Ничего крупного и тяжелого их крепление не выдержит.

– Фигня, – оценил Соколов. – А по периметру над ячейками – решетка. Десять сантиметров на десять. Даже если кто-то… пусть змея, дотянется и схватит, то никак не вытащит человека сквозь решетку. А если вытащит, то кровищи тут будет…

– Ну да, – согласился Павлов. – А пол?

– Бетон. Я уже все посмотрел. Хороший бетон, даже трещин нет. Так что… Разве что… Гипноз. Кто-то всех загипнотизировал, чтобы его не видели… И вынес, – Соколов на несколько секунд оживился, потом погас. – Ну да. Фигня. Зачем ему это вообще в камере делать? При нашем пассажиропотоке, мать его… Вон, за складами полгода назад человека подрезали, так пока вонять не начал, не нашли. Что ж ты ляжешь, будешь делать…

– Служить, Артем, – сказал Павлов. – Можно еще думать…

– О чем?

– Да обо всем. Например, сколько дней до следующего исчезновения, – Павлов сделал вид, что улыбается, и быстро пошел к выходу.

Вечером на кухне у Павлова прикинули, посчитали – выходило, что следующая пропажа будет двадцатого марта. Наверное. И поскольку две предыдущие были ближе к полуночи, то, сказал Соколов, с каких хренов ему время менять?

– Ему – это кому? – спросил Павлов.

– Ему, это тому, кто людей… – Соколов замялся, разлил остатки водки в рюмки, а бутылку поставил под стол. – Убивает.

– Почему убивает? – Павлов опорожнил рюмку. – Может, сразу жрет… Или утаскивает куда… Только вот, как и куда утаскивает… Слушай, Артем, а мы с тобой не сходим с ума?

– Я – нет! – отрезал Соколов. – У меня в голове все нормально. У меня только злость, как зубы сожму, так и цвиркает. Злость – цвиркает. Ничего… Вот двадцатого марта…

– Что – двадцатого марта? – спросил Павлов. – Что ты будешь делать? Начальство предупредишь? Засаду сделать предложишь?

– Я бы… я бы и засаду сделал, и снайпера посадил, только… Нет, тут личное дело у меня нарисовалось… – Соколов неловко махнул рукой, и рюмка, слетев на пол, разбилась. – Что ж ты ляжешь, будешь делать…

Соколов опустился на колени и стал собирать осколки.

– Нет, Серега, это, считай, личное. Личное. Это как у меня с тем стрелком в Афгане. Я ж тебе рассказывал, да? – Соколов собрал осколки в ладонь, встал и высыпал их в мусорное ведро. – Тоже ведь дух приспособился – один раз в день стрельнул и ушел… Ни у кого терпения не хватило, а я… я его достал. Достал я его… Мне медаль «За отвагу» досталась.

– И пуля, – подсказал Павлов. – От того духа. Сам же рассказывал… Тут тоже хочешь? Только тут ведь не пуля, сам понимаешь…

– Зато у меня… – Соколов покачнулся, но оперся о печку и не упал. – У меня пуля. Восемь штук в магазине, я…

– Спать на диване будешь, – сказал Павлов. – Я твоей Ирке позвоню, скажу, что в таком состоянии я тебя не выпущу в ночь…

Павлов глянул в окно.

– И в метель. Бери плед и двигай спать.

– Лады, – немного подумав, кивнул Соколов. – Но эту сволочь… Ее я достану. Вот увидишь – достану. Мне бы только его застать…