Гранат и Омела (СИ)

— Итак, ублюдок! Вернемся к тому, на чем закончили. — Ерихон толкнул его и с наслаждением наблюдал, как Дамиан раскачивается и кривится от боли, разрывающей онемевшие руки, за которые он был подвешен. — Обратимся к писаниям: «Никто в Храме не вредит так много, как тот, кто, имея священный сан, поступает неправедно. Никто не решается бросить ему обвинение, и проступок становится все больше, ежели грешника продолжают почитать из уважения перед его саном». Понимаешь ли ты, ублюдок, что, предав Храм, ты подставил не только самое себя, но и всех праведников?

Ерихон задавал ему этот вопрос не впервые. И терял сознание он от боли тоже не впервые. В глухой допросной комнате Дамиан запутался, сколько сменилось дней. Ему не давали ни есть, ни спать, и вскоре он потерялся во времени. Казалось, только вчера они с Варесом пытались спасти Симеона.

Варес.

Глаза обожгло, но Дамиан заставил себя обрубить этот порыв. Он не заплачет при Ерихоне, не порадует его своей слабостью. Ни один крик от пыток не сравнился бы для кардинала осознанием, что Дамиан страдает от горя. Ерихон по-прежнему пытался отыскать ответ в его глазах. Дамиан позволил ему вести поиск, все равно ответа ему не найти.

— Ладно, ублюдок. Вернемся к Симеону.

Дамиан молчал, едва не теряя сознание от боли, скопившейся в плечах. Он сомневался, что когда-либо снова сможет ими двигать. Но это опасение казалось ему надуманным: он вряд ли проживет дольше нескольких дней. Хотя, возможно, его продержат в живых до приезда Горлойса и заседания синода. Ерихон не терял надежды, что выбьет из Дамиана ложные показания против наставника.

— Можешь ли ты признать, что Симеон Эюзби присягал Лилит?

Молчание.

— Можешь ли ты подтвердить, что Симеон Эюзби предал Храм?

Нет ответа.

— Можешь ли ты засвидетельствовать, что Симеон Эюзби сношался с дщерями Лилит?

Дамиан слабо рассмеялся. Хотя смех его, скорее, напомнил воронье карканье и отдался болью по телу. Челюсть заныла, но он все равно процедил:

— Я могу засвидетельствовать, что это ты, лилитский червь, тот, кто сношался с вёльвой. Ты даже ногтя его не стоишь, мерзкое отродье. «Нет на земле подобного ему. Праведник создан бесстрашным и выбран Князем вести на земле бой, в котором он бессилен».

Смех и цитирование из писаний отобрали у Дамиана последние силы. Но он был рад и даже не знал, что для него слаще: внезапная ошеломленная тишина, слепая ярость на лице Ерихона или последовавший за этим удар тростью в живот.

— Ты помочился на Храм, мерзкий щенок, а теперь Храм помочится на тебя!

— Когда будешь мочиться, не вставай против ветра, — прошептал Дамиан.

Злобный, несдержанный вопль Ерихона стал медом для его ушей, истерзанных собственными криками. Набалдашник трости прилетел ему в челюсть. Молния боли ослепила Дамиана. Скорее всего, он ненадолго потерял сознание, потому что, очнувшись от пощечины, заметил, что одна из свечей догорела до основания.

— Надо же, ты опять с нами, — издевательский голос Ерихона напоминал назойливого комара, которого никак не удается прихлопнуть.

Дамиан ощутил на воспаленном лице уже свернувшуюся кровь, стягивающую кожу. Один глаз полностью заплыл, вся левая сторона лица пульсировала. Именно поэтому Дамиан не сразу понял, что больше не подвешен за руки, а прикован к стулу железными кандалами. На него упала тень.

— Мастер Грегор, достаточно.

Дамиан, едва не вывернув шею, оглянулся и обнаружил нависающего над ним мужчину с поднятой для удара рукой. Он неприятно ухмыльнулся, отчего линия его подбородка стала напоминать наковальню. Дамиан почувствовал, как на загривке приподнимаются дыбом волоски. Он надеялся, что никогда больше не встретится с этим существом. За всю жизнь он не встречал большего виртуоза в пытках людей, который к тому же еще и получал извращенное удовольствие от своей жестокости. Хельмут Грегор. Варденец, который сменил веру и стал одним из самых ретивых приверженцев Храма, и палач, беседовавший с матерью Дамиана и с ним самим. Лысый уродец почти не изменился: такой же бугристый нос в лопнувших жилах, толстые губы, широкая как бочка грудь, тусклый нелюбопытный взгляд и обманчивая бледная улыбка. Разве что за эти годы зубы у него побурели, а на тыльной стороне правой ладони открылась мокрая язва. Упершись в стул, в которому был прикован Дамиан, он достал из ножен кинжал. Непринужденно взвесил его на руке, перехватил за рукоять и, подбросив в воздух, ловко поймал.

— Давно не виделись, вёльвский щенок, — склонившись к Дамиану, сказал Хельмут, скалясь. Изо рта его несло луком, пивом и гноем. — Наконец-то мы с тобой побеседуем, как следует. Без внимания твоих покровителей. Один сожжен, а второй, даст Княже, одной ногой на костре, — паясничая, добавил он.