Гранат и Омела (СИ)

— Я знаю, что мой сын к тебе никогда не притронется, моя дорогая. — Авалон ненавидела это обращение из его уст: оно чувствовалось липким и протухшим. — А роду рей Эскана нужен наследник, новый герцог де Варагуа. В этот раз нормальный. И мы с тобой над этим постараемся, да, моя хорошая?

Авалон с такой яростью замотала головой, что шпильки, которыми служанка закалывала ее локоны, посыпались из ее аккуратно уложенных волос, и прическа, наполовину распустилась.

— Ну правильно, дорогая. Тебе ничего и не нужно делать, только получать наслаждение. Я все сделаю сам.

Филиппе обогнул стол и уже почти приблизился, когда Авалон подчинила свое тело и попятилась. Сердце колотилось с таким грохотом, что ей казалось, будто оно проломит ребра. Авалон развернулась и бросилась бежать, но Филиппе тут же поймал ее за руку и потянул обратно.

— Ты была сегодня невероятно красива, моя дорогая. Мой ублюдок сын никогда не сможет понять всю твою прелесть, — сказал он и прижал ее к себе, обдав гнилостным запахом изо рта, когда попытался поцеловать ее. Авалон увернулась, чувствуя, как паника опять ее обездвиживает. — Но это даже к лучшему! Ну-ну, не упрямься, детка. Для вида поартачилась и будет.

Он снова попытался ее поцеловать, но Авалон опять увернулась. Филиппе отпустил ее и со всей силы ударил по лицу. В глазах вспыхнуло белым, и Авалон на мгновение потеряла понимание, где она находится. Потом она проморгалась, и зрение вернулось. Щека налилась болью, а треснувшая губа онемела. По подбородку текла струйка крови.

— Я люблю послушных девочек, моя дорогая, — ласково произнес Филиппе и помог ей подняться.

Авалон ощущала на языке соленый привкус крови — от удара она зубами порезала щеку изнутри.

— Стой спокойно и не трясись, — скомандовал Дубовый Король и ухватился за лиф ее платья.

Одним резким движением он порвал его и нижнюю рубашку, обнажив ее грудь. Криво ухмыльнувшись, Филиппе липкими пальцами прикоснулся к ее коже. Авалон захотелось снять с себя лоскуты кожи в тех местах, где ее трогали его бесформенные, толстые руки. Слезы обожгли ей глаза, когда он выкрутил ей соски и, приблизившись, произнес:

— Я накажу тебя за то, что сбежала от меня в первую ночь. Это была особенная, очень особенная ночь, моя дорогая. И ты ее испортила.

Он сдавил пальцы, сделав ей еще больнее. Авалон всхлипнула, попыталась онемевшими руками отбросить его руки, но он еще раз ударил ее по лицу. Кожа на щеке пульсировала, из носа закапала кровь. Возле глаза она почувствовала расплывающееся горячее пятно синяка. Схватив Авалон за горло, Филиппе подтянул к себе и облизал ей губы. Его холодный язык требовал ее губы раскрыться ему навстречу, а когда она не ответила, с силой вторгся внутрь. Поцелуй, похожий на прикосновение склизкой устрицы, сломил Авалон. Она не смогла больше сдерживать слезы, и они градом покатились по ее разбитому лицу. Филиппе ломал ее самоуважение, а когда схватил за волосы и пригвоздил грудью к столу, собрался лишить достоинства. Снова и снова, пока он задирал ее юбки и копошился сзади, стягивая штаны и чулки, Авалон вспоминала слова Каталины.

Мужчины — звери, будь покорной и притворяйся, что получаешь удовольствие.

Но ведь это была не ее вина и проблема. Почему она должна была страдать и притворяться, что получает удовольствие, когда единственное, чего она хотела — чтобы Филиппе рей Эскана больше никогда к ней не прикасался.

Авалон вздрогнула, почувствовав, как он своей миногой проводит по шрамам на ее бедрах. Слезы вновь покатились по ее лицу, всхлипы сдавили горло тугим кольцом. Затуманенным взглядом Авалон посмотрела на статую Персены.

За что?

Ей показалось, что глаза Персены из драгоценных рубинов вспыхнули, но это было всего лишь разыгравшееся воображение. Оно же воскресило в памяти сон, что снился ей во время лихорадки. К ней приходила Персена, Трехликая Госпожа, пославшая за ней ее судьбу и мужчин-зверей, что должны были причинить ей боль.

Авалон смотрела на статую, не моргая.

Персена приходила к ней во сне и вкладывала в ее руки кинжал.

Если мужчины — звери… Что, если я стану охотником?

Филиппе схватил ее за ягодицы, его минога оставила на бедре склизкий след, готовая вторгнуться в нее.

В груди вспыхнула железная искра. Авалон уже ощущала ее этим утром — горячую, злую, неистовую. Она разгорелась, и Авалон почувствовала себя озлобленной и жестокой. Она никогда раньше не отдавалась этому огню, но сейчас он придал ей храбрости. Не отрываясь от глаз Персены, она быстро дотянулась до ящика и обхватила рукоять. Одним слитным движением вытащила кинжал из ящика, развернулась и отсекла миногу.

Филиппе завизжал. Голос его стал тонким, писклявым, и сорвался на верхних нотах. Голова Авалон раскалывалась от его поросячьего визга. Она позволила железной искре вспыхнуть ярче и перерезала ему горло. Филиппе захрипел. Кровь хлынула из раны, забулькала в его рту, а он продолжал визжать, забрызгивая Авалон алыми каплями.