Гранат и Омела (СИ)

— Не повторяй моих ошибок, мальчик мой, — прошептал Симеон. — Вёльвство не является воплощением зла, которое нужно выжигать каленым железом и омелой. Вспомни, ведь омела когда-то являлась символом мира, а не войны. Вёльвы нам не враги. — Он прервался, переводя дыхание, а потом, видимо, заметив несогласное выражение лица Дамиана, с горячностью продолжил: — Пойми, нет злости в определенном народе, она в душе каждого человека. Затаилась, чтобы разлагать нас и отравлять наши решения. Борись с ней, ибо каждый из нас способен спасти себя. Нет никакого спасения в Князе, Дамиан. Наше спасение в нас самих, в справедливости и доброте, что мы храним в наших сердцах. — Он слабой рукой притронулся к груди Дамиана и повторил: — Заклинаю, мальчик мой, не повторяй моих ошибок. Ступай к ней.

Дамиана как будто окатили ледяной водой. Он отпрянул от Симеона и едва не споткнулся на ровном месте, заозиравшись по сторонам.

— О чем вы? — опомнившись, спросил он нарочито равнодушным тоном и сразу понял, каким остолопом себя выставил, ведь Симеону наверняка сразу стало ясно: он умирает от желания посмотреть на нее. Просто возмутительно!

— Ну, за дурака меня уже давно никто не принимал, сын мой, — весело ответил наставник и небрежно добавил: — Сегодня последний день Йоля, все там. В том числе Варес. А я соорудил костыль для нашего трастамарского друга, так что и он тоже смог добраться до лесной поляны, где будут зажигать костры.

Дамиан фыркнул.

— Я останусь с вами, Падре. Вёльвские празднества мне не по душе.

Зато мне по душе она.

Он отмахнулся от пронырливой мысли, борясь с желанием тут же сорваться с места. Все уже решено. Ему не стоит приближаться к Авалон, лишь бередить рану, которую она оставила в нем. Поэтому он, маясь от жарких мыслей, сел на стул возле кровати. Симеон вскоре задремал и уснул, а время для Дамиана стало тянуться с такой скоростью, будто попало в тенету паука. В тишине до его обостренного слуха доносились слабые звуки веселья, и это подпитывало его страдание. Он вспоминал, как разорвал ее рубаху на спине, как обрабатывал раны, а теперь она, цельная и счастливая, где-то там, в гуще танцующих, наверняка со своим мужем. Зелено-болотное чувство вернулось, и это заставило Дамиана балансировать между двумя реальностями, как последний осенний лист, который отчаянно цепляется за ветвь. Воображение предложило образ Вареса, который любезничает с Авалон, в груди Дамиана вспыхнул жаркий уголек, и он не выдержал. Вскочив, убедился, что Симеон крепко спит, и выскользнул из хижины как тень. Несколько раз порывался вернуться, одергивал себя и ругался так грязно, что наверняка бы довел наставника до белой горячки. А потом огонь в венах вновь закипал, когда воображение приносило все новые и новые силуэты, прикасавшиеся друг к другу, и Дамиан, скрипя зубами, шел к лесу.

Деревенские жители развели десятки костров. Высокий огонь поедал звезды и освещал теплым светом поляну, на которой к моменту его прихода уже вовсю веселились люди. Воздух наполняли смех, детские визги и дым, пахнущий остролистом. Дамиан удивился, как возможно предаваться празднествам после всего, что произошло в их деревне из-за его отряда? Но, приглядевшись к радостным лицам, он подумал, что, скорее всего, люди смеялись над мрачными, темными моментами, чтобы ощутить себя живыми. Чем страшнее случившееся — тем громче они смеялись и радовались мелочам, с вызовом судьбе, гордым неповиновением и надеждой на счастье.

Он чувствовал себя чужим, незваным гостем и одиноким среди этой толпы. Они оказались после зверств инирцев по ту сторону ограды внутренней чистоты, а он, запятнанный и виноватый, по эту сторону, где царили холод и вина. После него в жизни хороших людей не оставалось ничего, кроме дыма от сожженных домов и трупов близких.

Он собирался уйти, когда увидел молчаливого мужика из таверны. Заметив, что Дамиан смотрит на него, он накинул капюшон на голову и скрылся в толпе. Тревога приподняла волосы на загривке Дамиана, он чуял подозрительность этого человека и хотел последовать за ним, когда его окликнули. Растерявшись, он обернулся и увидел всю ушедшую из хижины компанию. Не хватало разве что Элеоноры. Варес активно махал рукой и зазывал его подойти, но сам сдвинуться с места не мог — его облепили маленькие девочки с цветными лентами. Черная борода капитана, заплетенная в косички вместе с ленточками, казалась цветущим кустом с яркими бабочками. Девочки, завершив свою детскую магию украшательства, спросили, доволен ли Варес своим новым видом. Он скорчил смешную рожу и сделал вид, что сейчас съест их за бока, как койот-кусака. Девочки с восторженным визгом рассыпали в разные стороны.

Дамиан не сумел сдержаться ухмылку и уже не мог вспомнить, почему в душе таяло напряжение. Он подошел к другу, несколько раз скользнув взглядом по Авалон, и собирался подшутить над ним, но Варес его перебил:

— Расслабь челюсть, Баргаст. Зубы сточишь.

Дамиан хмыкнул.

— Я тут подумал, что…

— Ах так вот, что это скрипит, — нахмурившись, фыркнул Варес.

— Козел!

— Бастард!