Гранатовый дом

Длительное пребывание в психиатрических больницах влекло за собой стойкие психологические нарушения и социальные трудности у тех, кто оставался в живых. Согласно выводам Н. Адлер и С. Глузмана, на бывших узников (если не всех, то многих из них) оказывали влияние такие факторы, как: продолжение репрессий, закамуфлированных и явных, одиночество (и моральное, и физическое), бедность, отсутствие собственного жилья, использование властями родственников для оказания давления или для слежки, отсутствие в стране каких-либо реабилитационных центров для жертв пыток, наличие психиатрического «ярлыка» со всеми вытекающими из этого опасностями и правовыми ограничениями.

После освобождения инакомыслящие находились под постоянным надзором, который осуществляли врачи психиатрических учреждений, под давлением сотрудников КГБ соглашавшиеся повторно госпитализировать их в случае «рецидива». Пребывание на диспансерном учете препятствовало профессиональной карьере, получению образования, осуществлению юридических и общественных прав. Еще во время своего пребывания в стационаре заключенные узнавали, что этот психиатрический учет фактически будет пожизненным.

Одним из худших вариантов являлась ситуация, при которой суд, освободивший диссидента от принудительного лечения в психбольнице, в то же время признавал его недееспособным. В этом случае бывший заключенный лишался гражданских прав, предоставленных ему законом; над ним учреждалась опека.

В случае, если ВТЭК признавала бывшего узника инвалидом второй группы, ему назначалась пенсия 45 рублей в месяц; при этом затруднялось его трудоустройство, так как он лишался доступа ко многим работам. Со временем добившись третьей группы инвалидности, бывший заключенный мог устроиться на приемлемую работу, однако ему навсегда был закрыт доступ к работе в педагогике, автомобилевождении и многих других областях. Также он лишался возможности учиться в высших учебных заведениях.

Некоторые жертвы политических репрессий выходили из стационаров с теми или иными тяжелыми физическими последствиями для организма (вплоть до нетрудоспособности), другие ощущали себя психически сломленными. Некоторые, как, например, украинский шахтер и правозащитник Алексей Никитин, слесарь Николай Сорокин из Ворошиловграда, погибли во время своего пребывания в психиатрических больницах. Так, у Николая Сорокина интенсивное применение психотропных средств в Днепропетровской СПБ привело к заболеванию почек, повлекшему за собой летальный исход. Борис Евдокимов, журналист, был болен раком во время своего пребывания в психиатрическом стационаре, однако не получил необходимого лечения от этой болезни. После двухлетнего заключения в психбольнице он был освобожден и в том же году умер в возрасте 56 лет. За пять месяцев до смерти Евдокимова ему было отказано в разрешении выехать за границу для лечения.

В ряде случаев узники после освобождения замечали у себя ранее отсутствовавшие психические симптомы невротического круга: чувство усталости, ухудшение концентрации внимания, возбудимость, вегетативные нарушения, раздражительность, ночные кошмары, временные состояния деперсонализации, острое чувство тоски. Аналогичные состояния деперсонализации наблюдались и у освобожденных узников сталинских лагерей.

На базе СПБ часто организовывались специальные лаборатории, проводившие исследования медикаментов для психиатрии. Так, еще в 1930-е годы был организован целый ряд лабораторий, целью которых было разработка и исследование особых медикаментозных средств, притуплявших самоконтроль за высказываниями у лиц, находившихся на экспертизе.

Особое исследование уделялось изучению препаратов, способных вызывать симптомы вялотекущей шизофрении и провоцировать развитие психических заболеваний, свойственную им симптоматику.

Медицинские эксперименты проводились на заключенных, попавших в психиатрические больницы по самым тяжелым уголовным статьям или за самые тяжелые «антисоветские и антисоциальные» проступки. Информация о таких лабораториях содержалась в глубокой государственной тайне.

Экспертные заключения диктовались, как правило, интересами следствия и с годами становились все менее объективными и доказательными. При этом в зависимости от воли «заказчика работ» преобладали то медицинский, то юридический край вменяемости, часто без попытки свести их воедино.