Гранд-отель «Европа»

— Спокойствие и особенно стабильность — далеко не первые слова, которыми я описал бы себя на пляже с ластами на ногах. Но ты права в том, что мою любовь, учитывая то, с каким удовольствием ты меня высмеивала, вряд ли можно назвать логичной.

— Даже искреннее признание в любви не выводит тебя из равновесия. Это похвально, но позволь добавить, что тебе не стоит беспокоиться и сегодня, за этим покрытым белой скатертью столиком у черных морских волн, изо всех сил демонстрировать масштабы своей невозмутимости. Ее многочисленные доказательства ты уже предъявил в моменты, когда ситуация того требовала. Я хочу, чтобы ты знал, Илья: они не остались незамеченными. Благодаря тебе я чувствую себя защищенной. Ты защищаешь меня даже от моих собственных прихотей, настроений и вспышек гнева, как большая белая воздушная подушка, которая надувается между мной и рулем, которым я держу курс на столкновение. Прежде чем мое настроение снова изменится, а для этого, как ты знаешь лучше меня, достаточно самого банального повода, я хотела бы воспользоваться редким моментом ясности со своей стороны, чтобы сказать: я тебя люблю.

Произнося эти слова, она посмотрела мне в глаза. Я остановил ее руку на пути к мидии и сказал:

— Милая Клио, спасибо тебе. То, что я похож на воздушную подушку, — самое романтичное, что я когда-либо слышал. И я хочу быть ею для тебя. Но в одном, к сожалению, вынужден тебя поправить. Моя невозмутимость, которую ты столь красноречиво восхваляешь, — всего лишь маска. На самом деле ничто так не задевает меня за живое, как ты. Все твои слова, жесты, взгляды и невысказанные мысли попадают в меня как безжалостное высокоточное оружие. Но именно поэтому я надеюсь, что могу тебе помочь и защитить тебя, ведь, когда речь заходит о тебе, я становлюсь полной противоположностью равнодушия и оттого точно знаю, что тоже тебя люблю.

В эту минуту на тарелку Клио упал ночной мотылек. Она попробовала осторожно подцепить его вилкой и спасти от верной гибели в томатном соусе, но было поздно. Он уже умер. Скорее всего, он столкнулся с лампой над нашим столиком и погиб от жара, источаемого светом, который его притягивал.

— Что ж, мой милый поэт, скажи, что это за метафора? — спросила Клио.

— До встречи с тобой я был ночным мотыльком, которого привлек твой свет и желание быть спасенным твоей мягкой рукой от смерти в густо-красной пучине собственного самодовольства. Это факт.

— Но факт — это не метафора.

— Нет, к счастью, нет.

— Значит, ты не стал бы использовать этот инцидент в своей книге?

— Нет, — ответил я. — Бессмысленных фактов и так предостаточно. Литературе нет нужды добавлять их к реальности.

— В любом случае тебе нельзя писать об этом вечере на острове, — сказала она.

— Почему же? Как раз в этой сцене я описал бы тебя самым безоговорочно положительным и блестящим образом.

— Все это слишком прекрасно, — объяснила она. — Генуя уже испорчена твоим предыдущим романом. Если ты честно опишешь этот остров, мы и моргнуть не успеем, как сюда слетятся литературные туристы. Я хочу приезжать сюда с тобой каждый год, а подписывать книги поклонницам не очень удобно, когда на ногах ласты. Позволь тебя от этого защитить.

— Спасибо, что так веришь в возможности моих книг.

За основным блюдом — это был луфарь по-лигурийски с картофелем, оливками и кедровыми орешками — я заговорил о ее работе в Галерее. Так называемые длинные каникулы, столь многообещающе начавшиеся, казались мне подходящим моментом, чтобы оценить их первые месяцы на новом месте с большего расстояния, чем позволяли ежедневные хлопоты. Клио сказала, что довольна, потом поправилась: должна быть довольна. Преподавать ей нравилось, хотя лекции и особенно подготовка к ним, как оказалось, отнимают очень много времени. К сожалению, не все студенты одинаково заинтересованы в ее предмете. Они хотят как можно скорее и как можно меньшими усилиями произвести на свет парочку шедевров, попасть с ними на биеннале, разбогатеть и прославиться, а не терять время на исторический обзор творчества предшественников. Клио была благодарна, что смогла в каком-то смысле вернуться к любимой профессии, от которой почти отвыкла в окружении старого барахла в аукционном доме, но, увы, курсы, которые ей приходится читать, надо признать, довольно поверхностны. И что досадней всего: теперь у нее остается еще меньше времени на Караваджо, чем на прошлой работе. Мне следовало понимать, что продление ее контракта в конце года — дело пока не решенное, и потому она вынуждена брать на себя различные организационные обязанности вышестоящих лиц, которым предстоит принять решение относительно ее контракта. Так уж устроено в Италии. Я понимающе кивнул. Но на организационной работе резюме не построишь, а именно это и требовалось, чтобы не терять надежду на «взрослую» работу, соответствующую ее квалификации. Короче говоря, Клио была официально благодарна за предложенную ей возможность, но по-прежнему нуждалась в блестящем плане действий.