Гранд-отель «Европа»

Я вообразил, как мы по очереди погружаемся в этот лаз, пока не нащупаем почву под ногами. Привыкнув к темноте, замечаем лестницу, уходящую в глубину скалы. Осторожно — шаг за шагом, ступенька за ступенькой — спускаемся, опасаясь расшатанных плит и ловушек. Что-то шевельнулось рядом — скорпион? — нет, моя собственная тень. Лестница длиннее, чем мы предполагали. Спустившись метров на двадцать, не меньше, мы натыкаемся на запертую дверь. Оглядываемся в поисках других ходов. Но их нет. Дверь преграждает единственный — если не считать постыдного возвращения — путь. Но она не поддается ни на миллиметр. На ней даже нет замка, который можно было бы вскрыть, будь у нас лишняя шпилька. Мы задумчиво сверлим взглядом массивную преграду. Освещаем фонариками телефонов каменный косяк и стену вокруг.

Вдруг справа от двери фонарик выхватывает нечто вроде барельефа. Мы смахиваем пыль ладонями и видим надпись: UTAPERIAMPREMETEO.

— Это по твоей части, — говорит Клио. — Ты у нас античник. Знаешь латынь. Я на тебя рассчитываю.

Начало и вправду латинское. Ut aperiam значит «чтобы я открылась», «чтобы меня открыть». Но что именно нужно для этого сделать, я, к сожалению, расшифровать не могу. Premeteo — это какая-то бессмыслица. Возможно, имеется в виду premeto — «он должен толкнуть». Но толкнуть дверь, которую хочешь открыть, было бы садистски очевидным и вдобавок бесполезным указанием — толкать мы уже пробовали. Возможно, Premeteo — это альтернативное написание Prometheo? «Чтобы я открылся для Прометея» может намекать на то, что нам каким-то образом нужно прибегнуть к помощи огня. Но каким? Непонятно. Злясь на себя за то, что приходится разочаровать Клио, я пинаю дверь, но чуда не происходит.

И вдруг меня осеняет. Как я мог быть таким тупицей? Решение до смешного простое. Это же два слова: premete o. «Чтобы меня открыть, надо нажать на “О”». Я прикладываю большой палец к букве «О» и жму. Буква поддается. Дверь со скрипом распахивается. Мы изумленно ахаем.

— Смотри, Илья, — говорит Клио.

Мы стоим на пороге грандиозного сводчатого зала. Поддерживаемый колоннами потолок не уступает по высоте лестнице, по которой мы спустились. Через узкие шахты в потолке, прорезанные так искусно, что снаружи их никак не заметить, в зал проникает свет. Внутри пусто, лишь в нише на противоположной стороне зала стоит невысокая мраморная статуэтка ангелочка. Мы подходим к ней.

— Конец шестнадцатого века, — определяет Клио. — Или начало семнадцатого. Эпоха подходящая. Это ключ.

— Теперь твоя очередь, — говорю я.

Она задумчиво обходит статуэтку. Ищет скрытые кнопки или рычаги. Их нет. Она отступает на пару шагов и внимательно рассматривает путти.

— Странная композиция, — замечает она. — Необычная поза. Как правило, путти указывают на небо или на Мадонну рядом либо позади себя, а этот — вниз, в угол, в ту слепую стену. Там и надо искать.

Проследив за направлением взгляда и пальца ангела, у самого пола мы обнаруживаем маленький, едва видимый барельеф. Без помощи статуэтки мы ни за что не заметили бы его. Мы садимся на пол и изучаем барельеф. Я ничего не понимаю. Перед нами абстрактный рисунок: линии, круги и крестики.

— Это план зала, — догадывается Клио. — Смотри, линии — это стены, а круги — колонны. И тут, у третьей колонны, в левом втором ряду, ключ, который мы ищем. Справа — Х, внизу — XII. Римские цифры. Значит, нужно сделать десять шагов вправо от колонны и двенадцать — назад.

С бьющимися сердцами мы подбегаем к колонне и выполняем указания. Но ничего не находим. На месте, где мы остановились, лежат те же сланцевые плиты, что и везде, и приподнять их невозможно. Ничего похожего на новый ключ здесь нет. Мы начинаем заново, надеясь, что ошиблись при первой попытке, но приходим в то же самое место.

Клио погружается в задумчивость.

— Это не шаги, а плиты, — наконец говорит она. — Надо считать плиты.

Мы отсчитываем десятую плиту справа от колонны и оттуда — двенадцать назад. Плита, у которой мы оказались, расшатана. Мы поднимаем ее без особого труда. Под ней — что-то похожее на свиток пергамента. Клио вынимает его и осторожно разворачивает. Это не пергамент, а холст. Картина маслом, вырезанная из рамы и скатанная в свиток. Даже в полутьме ясно: на ней в полный рост изображена Мария Магдалина во время своего покаяния в пустыне. У ее лица — заплаканного, искаженного отчаянием — как женские, так и мужские черты.

— Кто пойдет первым — ты или я? — спросила Клио. — Раз уж мы нашли яму, придется в нее спуститься.

— Если честно, я боюсь, — ответил я.

— Я тоже.

Мы взглянули друг на друга, рассмеялись и со смехом слились в поцелуе. У Клио возник план. Если я ее подержу, поклявшись, что не уроню в яму, она наклонится и посветит телефоном, чтобы прикинуть глубину. С учетом всех обстоятельств этот план показался мне разумным и реалистичным.

— Не так уж и глубоко, — сообщила она. — Метра два, а то и меньше. Ни дверей, ни проходов в стенах нет. Кажется, это нечто вроде колодца. Но на дне что-то лежит. Что-то странное.

— На картину похоже?

— Нет, скорее на куклу Барби.