Тут все свои, дорогой будущий читатель, в том смысле, что я здесь один, сижу в своем номере в гранд-отеле «Европа», представляю себе тебя, обращаюсь исключительно к тебе — ведь Клио никогда не прочтет эти строки — и знаю, что могу говорить начистоту. Более того, я знаю, ничего другого ты от меня и не ждешь. И правильно делаешь. И хотя, подозреваю, ты вполне охоч до постыдных признаний или пикантностей, когда они к месту, вынужден тебя разочаровать. Внезапно столкнувшись с бросающейся в глаза симметрией, которую во времена иные я бы назвал пышной и пленительной, я не испытал ни малейшего возбуждения, детородного позыва или плотской ностальгии. Ты и я — мы знаем: будь оно так, я мог бы и должен был бы в этом тебе сознаться. Но ничего подобного не произошло. Честное слово.
В лучшем случае я готов признать: когда-то дело обстояло иначе. Раз уж ты настаиваешь, лишний раз повторю: были в моей жизни ночи, когда я блаженно барахтался на этом упругом теле. Если бы не законы хорошего вкуса, я мог бы выразиться еще наглядней, в подробностях описав неудержимые порнографические ассоциации, которые вызывали у меня ее скандальные груди, когда в них исчезал мой член, а они покачивались у меня перед глазами в такт восхитительно банальным стонам и, как в известных классических фильмах, покрывались моим семенем. В самом крайнем случае я даже готов признать, что подобные картины дорогими сердцу воспоминаниями проносились у меня в голове в тот вечер, когда я поступил несвойственным мне образом и отправился на лекцию в Палаццо Дукале, где и встретил Клио.
Но я говорю тебе все это лишь по твоему настоянию и чтобы оказать тебе любезность. Дурманящая смесь воспоминания и страсти, о которой говорит Т. С. Элиот в «Бесплодной земле» и которая выбивает почву из-под ног у главного героя моего дебютного романа «Руперт, признание», испарилась из моей крови в тот вечер, когда я заглянул в глаза Клио и влюбился. Ведь я был влюблен в Клио вдобавок к тому, что любил ее. Еще ни одна женщина — и уж тем более гуттаперчевая Дебора Дримбл — не приводила меня в такое состояние оторопи и обезоруженности, и мне бы и в голову не пришло поставить под угрозу наш священный союз, хотя бы на миг вспомнив о Деборе Дримбл. Я так многословно уверяю тебя в чистоте своих помыслов во время той неожиданной встречи, что вот-вот навлеку на себя подозрения в обратном, это я понимаю, но я всего лишь хочу объяснить, как пытался отчаянно объяснить Клио, что в том случайном мимолетном воссоединении не таилось ни малейшей угрозы.
И раз уж мы разговорились, дорогой будущий читатель, c которым я с самого начала и до этого опасного эпизода был предельно откровенен, позволь узнать твое мнение: дал ли я хоть где-либо в моем повествовании повод подозревать, что после капитуляции перед Клио сознательно стремился устроить эту встречу? Согласись, за случайности я не отвечаю. Клио придерживалась на этот счет другого мнения и недвусмысленно призывала меня к ответу за мое прошлое.
Какая ирония: в контексте книги, действие которой разворачивается на континенте, у которого больше прошлого, чем будущего, и который полностью характеризуется и определяется этим прошлым, я вынужден писать, что мое личное прошлое не имело никакого отношения к нашему с Клио роману. Потому что так оно и было. На философском уровне мы можем долго дискутировать о том, до какой степени человек способен порвать с прошлым. Если же говорить о конкретном случае моей частной жизни, то я готов признать, что прошлое привело меня к тому месту, где я встретил Клио и где все началось. Я также готов поразмыслить над вопросом, не вернулся ли я здесь, в гранд-отеле «Европа», к старым привычкам. Но в то время, о котором идет речь, Клио — как физически, так и в моих мыслях и желаниях — настолько завладела моим настоящим, что я могу правдиво заявить: прошлое более не играло никакой роли. Вот только она мне не верила.
Хотя сейчас уже поздно что-либо выяснять, да и ответ не имеет значения, я обратился к тебе, читатель, в первую очередь для того, чтобы задать один вопрос, который, несмотря ни на что, по-прежнему терзает меня. Ознакомившись со всей предысторией и моим правдивым описанием случайной встречи в горах с бывшей подругой, считаешь ли ты, что я хоть в чем-то виноват? Клио считала, что да.
Подобно мастеру восточных единоборств, который надолго погружается в длительную медитацию и не допускает за каменный фасад лица ни одной мысли, кроме той единственной, что его занимает, прежде чем во взрыве целеустремленности и назревшего убеждения разрубить деревянный брус ладонью, или подобно армии-агрессору, которая терпеливо, но уверенно окружает город, начинает осаду и, несмотря на численное превосходство, со зловещим спокойствием ждет своего часа, прежде чем в самый неожиданный момент, уже не тая своей мощи, начать сокрушительное наступление, — так ночью того дня и назавтра, на протяжении долгого путешествия в Венецию из Леванто, с пересадками в Генуе и Милане, Клио хранила укоризненное молчание.