Гранд-отель «Европа»

Я отметил, что регистрация проходит не так гладко, как того требуют собственные стандарты Монтебелло. Проблема заключалась в компьютерной системе, которую недавно установили взамен заполняемых вручную регистрационных книг, или — что более вероятно — проблема заключалась в самом Монтебелло, а точнее, в его неумении обращаться с новой компьютерной системой и компьютерными системами в целом. Компьютер по-прежнему оставался для него коробкой, начиненной пугающей электроникой, и он никак не мог абстрагироваться от железа и увидеть логичное построение интерфейса, подобно тому как ребенок или обезьянка видят в рисунке просто бумажку с разноцветными линиями и не в состоянии подняться на новый когнитивный метафорический уровень и разглядеть в них изображение. Либо же Монтебелло не хотел этому учиться. Но попробуй тогда введи китайские имена в базу данных с датами приезда, отъезда и номерами комнат!

Да и общение с гостями тоже протекало с трудом. Вновь прибывшие не понимали его витиеватых извинений, а он никак не мог разобрать, чего от него хотят, когда они наполовину по-китайски и наполовину на своем «китайском» английском попытались выразить специальную просьбу, кажется, важную и имеющую отношение к скрипке их дочери. По крайней мере, они показывали на нее пальцем. Желая быть полезным, я вмешался и предположил, что девочке требуется помещение для репетиций. Монтебелло поблагодарил меня за то, что я превратил эту апорию в решаемую проблему, и сказал, что может предоставить в их распоряжение Зеленый зал или — даже лучше — зал для завтраков, когда тот опустеет. Китайцы, хотя, скорее всего, и услышали в его словах совсем другое решение неверно истолкованной нами проблемы, улыбнулись в знак признательности.

Когда я вышел из отеля, на улице было солнечно и тепло. Туман рассеялся. Мой туманный план провалился. Без особой цели, а просто чтобы чем-нибудь себя занять, я обошел перголу и вазы с бугенвиллеей и неспешно направился к розарию, по-прежнему тоскующему по садовнику, что говорил с розами на латыни, и к фонтану с тыльной стороны здания.

Повернув за угол и войдя в розарий (или то, что от него осталось), я увидел, как издали, из другого угла, ко мне навстречу направляются две разновеликие фигуры. Ошибка, иначе и быть не могло. Но нет, то были французская поэтесса Альбана и Большой Грек, которого я еще ни разу не заставал за какой бы то ни было физической активностью. В надежде пошпионить за ними я нырнул за чахлый розовый куст. Конечно, такого прикрытия оказалось недостаточно. На земле валялась упавшая ветка с листьями, я поднял ее и попытался выставить перед собой, дабы сделать укрытие более профессиональным. Но результаты моего шпионажа были, увы, неудовлетворительны. Двое ничего особенного не делали. Они просто прогуливались, как бы невероятно это ни звучало. Я-то думал, Большой Грек не упустит этот редчайший в его жизни романтический миг и ущипнет ее за задницу своими толстыми ручищами, которыми обычно хватает куриные ножки, а она, как положено воинствующей феминистке, осыплет его бранью, — в любом порядке, но ничего такого не произошло. Похоже, они, провалиться мне на этом месте, задушевно беседовали! Виданное ли дело?

Что-то тут нечисто, заподозрил я. Альбана, должно быть, видела, как я разговаривал у стойки с Монтебелло и китайцами, а потом вышел. Она кинулась в гостиную и выхватила оттуда Большого Грека, чтобы в соответствии со своим дурацким планом заставить меня ревновать. Она нарочно вышла через задний ход и обошла отель, чтобы триумфально предстать передо мной со своим тучным трофеем. Но тогда какой смысл прятаться с веткой в руке за кустом, явно горюющем на латыни? Если они — или хотя бы Альбана — знают, что я здесь, и как раз потому сюда и пришли, я только выставлю себя на посмешище, если еще не сделал этого раньше. Так нечего больше и прятаться за этим жалким кустарником! Но возникала другая загвоздка. Тот, кто вылезает из-за кустов, предстает в весьма подозрительном свете, как если бы он оттуда подсматривал. Пока я метался, парочка подошла так близко, что никакие мои действия уже не могли выглядеть естественно. Они увидели меня и поздоровались.

— Huc nimium brevis flores amoenae ferre iube rosae dum res et aetas patiuntur[41], — молвил я.

— Что-что? — переспросил Большой Грек. — И вообще, что вы тут делаете?

— Беседую с розами на латыни, — ответил я.

— Кто-то же должен, — сказала Альбана и — подумать только — улыбнулась.

3

В тот же день, после меренды, я встретил Абдула, который сметал пыль с искусственных цветов на лестничной площадке и протирал их мыльной тряпкой. Увидев меня, он прервал работу и обратился ко мне:

— Надеюсь, вы простите мою дерзость, и я не собираюсь впредь вмешиваться в дела, которые меня не касаются, но было бы хорошо, если бы вы поговорили с господином Монтебелло. По-моему, у него неприятности.

— Но какие?

— Думаю, будет лучше, если вы сами у него спросите. Я бы не хотел, чтобы вы зря беспокоились из-за того, что я что-то неправильно понял.