Гранд-отель «Европа»

Любительски снятые видеоинсталляции, в которых чудно разряженные актеры явно не понимали, что происходит, и орали без видимой причины. Весьма первобытно. Бесконечные черно-белые зернистые съемки подернутой рябью поверхности как метафора ощутимо утекающего космического времени. Игровое кино о подростках, которые только и делают, что толкают друг друга, как меткая критика неолиберального, зацикленного на конкуренции общества. Все это мы уже видели раньше, хотя и в другой форме. В эпоху айфона масляная краска на холсте — это как-то старомодно, и да, необходимо признать потенциал движущегося изображения, но любой второсортный голливудский фильм как в техническом отношении, так и в идейном даст сто очков вперед всей кинопродукции, которую с грехом пополам удалось наснимать европейскому авангарду.

Английская экспозиция была до потолка забита большими разноцветными шарами из папье-маше. Во французском павильоне художник воссоздал беспорядок в своей мастерской, чтобы все понимали, почему ему — увы — не удалось сотворить настоящее произведение искусства. Провокативный неоновый китч на этот раз привезли болгары. Финны демонстрировали минималистичную деревянную скульптуру, из которой прямо-таки сочилась экологическая сознательность. Перформанс немцев, получивший первую премию, в тот день не исполнялся, и мы потерянно прошлись по стеклянному полу пустого павильона, воображая здесь лающих псов и людей в форме, о которых читали. Возможно, это было лучшее из того, что мы видели.

Когда мы вышли за ограду Джардини, чтобы перейти в Арсенал, где биеннале продолжалась, оказалось, что над лагуной пылает величественный закат, играючи затмевающий все, что нам только что показали. Десятки американских и китайских туристов стояли на набережной спиной к биеннале и фотографировали алое зарево над древними крышами Венеции.

Стало холодать. Клио спрятала руки в карманы пальто. Потом передумала и засунула одну руку в мой карман. Я был счастлив, что наше презрение к современному искусству на миг сблизило нас.

— Знаешь, что самое прекрасное в биеннале? — спросила она. И сама ответила: — Публика.

— Да, некоторые посетители весьма успешно косят под знатоков искусства. Особенно убедительны очки.

— Да я не о том. Как же меня утомляет твоя склонность все обращать в шутку! Я хочу сказать, как это трогательно, что столько людей, в том числе молодых, искренне интересуются искусством, находят время, чтобы сюда прийти, покупают билет и по-настоящему готовы открыться новому и дать себя удивить.

— Жаль только, что удивляться тут нечему.

— Не просто жаль! — возразила Клио. — Это позор! Иначе и не скажешь. Это полная несостоятельность и непорядочность художников, которые не принимают всерьез собственное искусство.

— Они и представления не имеют о том, что такое традиция, — отозвался я, зная, что эта тема — ее конек, и желая сохранить наше единство.

— Как раз наоборот: они слишком хорошо себе это представляют, — не согласилась она и вынула руку из моего кармана. — Прошлое давит на них тяжелым грузом. Все эти художники начинают работу, не в силах избавиться от парализующей мысли, что все уже придумано, сделано и сказано до них.

— Возможно, Караваджо преследовала та же мысль, — заметил я. Мне не понравилось то, что она забрала руку.

— Живая культура питает традицию, развивая ее.

Я почувствовал, что лучше согласиться.

— Категорическое неприятие традиции — признак кризиса, — провозгласил я. — Тебе холодно? Давай руку обратно.

3

Обширный комплекс Арсенала — то, что осталось от старых корабельных верфей и оружейных фабрик славной Венецианской республики. Первые восторженные упоминания этих строений относятся еще к двенадцатому веку. Между четырнадцатым и шестнадцатым веками мастерские не раз существенно расширялись. На пике процветания Арсенал занимал площадь сорок восемь гектаров — пятнадцать процентов территории города — и обеспечивал работой десятую часть мужского населения.

В двадцать первой песне «Ада», описывая вечное проклятие чиновников, виновных в мздоимстве и злоупотреблении властью, Данте сравнивает кипящую смолу, в которой барахтаются их души, с венецианским Арсеналом, где кипит тягучая смола, чтоб мазать струги, те, что обветшали, и все справляют зимние дела. Тот ладит весла, этот забивает щель в кузове, которая текла, кто чинит нос, а кто корму клепает, кто трудится, чтоб сделать новый струг, кто снасти вьет, кто паруса платает[42].