Гранд-отель «Европа»

Войдя в залы «Сокровищ затонувшего корабля “Невероятный”», я словно открыл детскую книгу и с головой окунулся в приключение. Но постепенно начал понимать, что лицом к лицу столкнулся со смертью нашей культуры и с концом нашей цивилизации. Все ценное, покрывшись налетом времени, осталось в прошлом. Подсовывая нам выдуманное прошлое, Херст тычет нас носом в факты. Как только вещь состарилась, мы выставляем ее в музее. Но не понимаем, что живем в музее сами и не производим ничего, что будет блистать в лучших выставочных залах будущего. В хрупкой, со вздохом уходящей под воду Венеции «Сокровища затонувшего корабля “Невероятный”» звучали как лебединая песнь Вечерней страны. Экстремальное, гротескное, фантасмагоричное воспоминание о нашем настоящем и о пригрезившемся прошлом. Последний — грандиозный и неповторимый — жест.

— Это должно войти в книгу, — сказала Клио. — По-моему, это прямое попадание.

Глава двадцать четвертая. Концерт

1

Весть об увольнении господина Монтебелло с поста мажордома гранд-отеля «Европа» потрясла и возмутила меня, но не скажу, что удивила. Она полностью вписывалась в ряд других мер, принятых новым хозяином. Если верность традиции ради традиции и склонность ценить то, что существует давно, только потому, что оно давно существует, — наша европейская слабость, то сила китайского начальника в том, что он не придает этому никакого значения и, не обремененный сентиментальностью, способен отделить прошлое от будущего. То, что нам кажется патиной, для него — ржавчина. Если его сила заключается в отсутствии страха перед необходимыми переменами, то наша слабость — в обыкновении мерить всякое новшество мерилом нашей длинной истории и, качая головой, считать очередным подтверждением глубоко укоренившейся мысли о том, что эта цивилизация обречена на неминуемую гибель.

Но это не означало, что новый начальник был прав. Господин Монтебелло — больше, чем традиция и реликт упраздненной эпохи с никому теперь не нужной привычкой к учтивости и элегантности. Он — душа гранд-отеля «Европа» и, что важнее, человек из плоти и крови, связавший с отелем свою жизнь. Нельзя в один прекрасный день просто взять и выбросить его, как сломанную люстру или потемневший портрет Паганини. И хотя я едва знал его, не планировал узнать лучше и ни за что не перешел бы с ним на «ты», он был моим другом. Я решил ему помочь.

Я задумал мобилизовать всех постоянных гостей гранд-отеля «Европа» и выразить мощный совместный и единогласный протест. Я составил проект заявления, в котором, указав на недопустимое решение руководства, настоятельно просил пересмотреть его, и пошел с этой бумагой к Большому Греку. Его я обнаружил в гостиной за рюмочкой ликера с острова Самос и закусками. Он уже прослышал об увольнении Монтебелло, был полностью согласен с тем, что так оставить это нельзя, и от души поддержал мою инициативу. У него имелось только одно небольшое техническое возражение против некой формулировки в моей петиции.

— Я предприниматель, — заявил он, — и до последнего вздоха буду стоять на стороне предпринимателей. Если мы, европейцы, чего-то и достигли, то только благодаря бизнесменам, таким как я, которые, несмотря на постоянное противодействие политиков, продолжают верить в лучший мир. И как предприниматель я никогда не допустил бы, чтобы кто-то называл мои решения недопустимыми.

— Но я думал, мы с вами согласны в том, что конкретно это решение господина Ванга недопустимо.

— Тут дело принципа, — ответил он. — Кадровую политику определяет владелец. И он вправе свободно принимать решения. С точки зрения предпринимателя, недопустимой кадровой политики не существует.

— Но тогда зачем и пытаться? — возразил я. — Ведь как раз против этого мы и протестуем.

— Дело в формулировке.

— И с какой формулировкой вы могли бы согласиться?

— «Признавая право на свободу предпринимательства», — провозгласил он. — Если вы добавите эту оговорку и замените «недопустимо» на «контрпродуктивно», можете рассчитывать на мою полную поддержку.

Внеся поправку в проект, я отправился к французской поэтессе Альбане. Поначалу она отказалась меня принять. Только когда я объяснил, что выступаю в качестве заступника Монтебелло и она, по сути, примет его, а не меня, она смягчилась и предоставила мне аудиенцию в библиотеке. Просмотрев декларацию, Альбана спросила, согласен ли я с текстом.

— Само собой, — ответил я. — Ведь я сам его и составил.

— Тогда я против, — отрезала она.

Я редко злюсь, но тут с удовольствием принес самообладание в жертву более важному делу. Я разразился тирадой, которую не стану здесь повторять и смысл которой сводился к тому, что Альбана олицетворяет собой все, чем не должна быть приличная женщина, что я сомневаюсь в ее уме и призываю Всевышнего проклясть ее эгоизм и пару-тройку других качеств. Это не помогло. Она по-прежнему настаивала на том, что быть против всего, за что выступаю я, и наоборот, — весьма здравая жизненная установка.