Грани

В тот вечер у нас дома собирался весь театральный бомонд, включая критиков. Голоса Мелиссы и Софи – приглушенно из нашей спальни. Что они там делают, почему не проверить, все ли готово на кухне и в столовой к приёму гостей? 

– Малыш, грим вреден для кожи. Если хочешь краситься, я куплю тебе детскую косметику.

– Ну, мам! Я хочу лицо, как у тебя!

У них что, сговор против меня? Через минуту придёт ведущий обозреватель спектаклей Жан де Арно, а дочь носится по дому в театральном гриме, как привидение.

Молча хватаю её за руку и волоку в ванную – отмыть эту гадость.

Софи плачет, грим течёт дёгтем по вычищенной до блеска раковине.

– Зачем ты с ней так? Она же девочка! – восклицает Мелисса из-за спины.

Оборачиваюсь и вижу, что у неё тоже тушь течёт по щекам.

– Так, чтобы через минуту обе умылись и привели себя в порядок. Я пойду встречать гостей к дверям.

Ну что такого я сделал? Что? Ненавижу женские слёзы! Всякий раз происходит одно и то же и в жизни, и на репетициях: не могу, не знаю, как справиться… Ни грим убрать подальше, ни с дочерью своей совладать! Куда ей сыграть Медею, если даже дочери отказать не может? Жестокость не заложена в ней от природы…

– К тому же Медея была брюнеткой... Эй, ты слышишь меня? Я хочу эту роль!

Чёрные глаза Клер – как горящая нефть. Плавясь, погружаюсь внутрь. И ничего от меня не остаётся: ни косточки, ни единого вздоха.

– Я люблю тебя!

– А что ты делаешь ради любви?

– Клер, мне больно! Я очень страдаю…

– Этого недостаточно. Нужно действовать. За каждым словом стоит смысл, обещание, которое необходимо сдержать, надежда на будущее. Если в словах этого нет, они становятся пустым звуком. Тишиной. Молчанием. Хотя и в молчании тоже должен быть смысл. Мой поцелуй может стать молчанием. Твоё согласие может им быть. 

Никто и никогда не будет любить нас так, как нам этого хочется. В реальности всё происходит иначе, чем это виделось в грёзах. Неутолённое желание перерастает в физическую боль. И вдруг думаешь: «Нам так мало дано на этом свете, но мы и того не используем! Тратим душу на мелочи, на тех, к кому уже давно остыли».

Нет, нужно жить на пределе, так, словно кровь и плоть пожирает смертельный вирус, словно весь город горит и тонет в объятиях чумы. И всё, что тебе остаётся – жадно выпить последние капли чистой воды из фляги жизни. Иначе пустыня раздавит, и сам станешь песчинкой, гонимой ветром вперёд и вперёд без цели и смысла.

Искусство создается больным сознанием. Театр не может быть развлечением. Он должен переворачивать душу. Менять жизнь. Хирургическая операция: вырезать опухоль лжи из сердца. Обнажённые чувства, откровение, после которого зритель из зала выходит уже другим человеком. Да! Нужно ампутировать страх! И действовать вопреки всему, потому что всякое действие всегда происходит за счёт кого-то другого, всякое действие причиняет боль, а значит, жестоко. Не жесток только полный покой…

 

Но я не хотел покоя. Монмартр переводится как «холм мучеников»[7], здесь в III веке римляне казнили первого парижского епископа Дионисия. Это имя дословно означает «посвященный Дионису» – греческому богу вина и удовольствия. Дионисию отрубили голову, он подобрал её с земли и так спустился до подножия холма. В месте, где упал замертво, забил источник и распустились прекрасные цветы… 

Цветов я не дарил Клер ни разу, зато теперь вместо букета в руках нёс ей свою голову. Клер поступала со мной жестоко, и роль Медеи была для неё.

Боже, что я наделал! В нашей с Мелиссой постели! Что я теперь ей скажу?

Дорогая, ты устала, ты не сможешь сыграть. Возьми дочь, съездите отдохнуть на Атлантику? И как мы будем жить после премьеры, когда всё закончится? Да и закончится ли?

А если Мелисса откажется уезжать?

Какой демон в меня вселился?

АКТ III

Яхочу на Атлантику! Длинные песчаные дюны Довиля, тёмный мрамор волн, тяжёлое молчание горизонта. В Рождественские каникулы на побережье тихо, но не безлюдно и не одиноко. Океан – живой, он будет вздыхать с тобой вместе, Мелисса. И вскоре почувствуешь себя лучше. Мы будем ходить взад-вперёд по пляжу, пока боль внутри не утихнет.

Боль, которая всё вокруг приводит в движение, а стены дома превращает в клетку, где ты мечешься, как загнанный зверь. Ни на минуту не можешь присесть, потому что только на ходу боль затихает. Бродишь по дому кругами всю ночь до рассвета, но нигде не находится места. Прихожая – кухня – гостиная – библиотека – спальня – детская – столовая – ванная… Ребёнок спит, ты бродишь. Отпечатки чужих пальцев на зеркалах – чужой запах на простыне – звон тишины в ожидании шагов, которые не прозвучат в назначенное время, лишь под утро и с примесью тех, других. А потом прикидываешься слепой, надеваешь маску радости и благополучия, играешь роль роли, изображаешь изображение. И не знаешь, где заканчивается правда и начинается ложь. В твоём доме землетрясение, и я слышу, как молчаливо рушатся стены. Тебе негде остаться и некуда больше идти.