Грани

Записки души, разбросанные по всему дому. Писала стихи на листках и салфетках, и на итальянском тоже, забывала на подоконниках, столе, буфете, постели. Не читал, видел тело. Думал, розовый свет, сияние – свойство кожи, тонкой и бледной, струящейся и прозрачной, как дорогой шифон. Мужчины в своём поклонении женской красоте беспощадны к её обладательницам. Привести бы здесь несколько строк из тех, что были скинуты ветром в канал, но боюсь, не удастся: чернила размыты временем.

– Большинство женщин мечтают быть счастливыми, моё желание – просто быть. И не ребром Адама или Галатеей. Собой. После тебя не была счастлива, но была. Не нравилось, когда на меня смотрели, хотелось видеть самой. Хотелось дороги с мечтами, возможностями и преградами, понимаешь? Ты же водил меня за руку, оберегая от жизни, так ни разу и не позволив заблудиться в лабиринте мостов и каналов.

– Я боялся тебя потерять.

– Чтобы к тебе возвращались, нужно уметь отпускать.

Утраченные стихи не были поэзией, так, плохо рифмованные строки обо всём на свете. О пропущенных минутах и днях. Художник рисовал её медленно, словно впитывал жизнь в полотно. Стоя, сидя, лёжа. Прикрывал и обнажал, складывал и раскладывал, приближал и удалял от холста. Простаивала целые дни, глядя на солнечные лучи, бегущие по воде канала, как стрелки часов. Гадала, что происходит за окнами: в гондолах и садах, на набережных и площадях. Воображала людей, которых никогда не увидит. Весну, убывающую в страницы календаря на стене, как дождевая вода в трещины брусчатки улиц. Считала синие полумесяцы и красные солнца над лагуной: за долгое лето, за много лет, ни разу не отвёз на острова! Утро – день – закат – вечер – ночь. Весь мир – окно. Иногда гуляли по городу – держась за руки.

– Если бы у меня, как у кошки, было девять жизней или хотя бы две, то одну посвятила бы тебе. Любила всем сердцем. Но дана единственная жизнь, и никто не вернёт, не проявит исчезающее время, как фотографии. Влюблённые не чувствуют времени, не помнят о годах и минутах, и жизнь проходит мимо.

– А может, в этом и есть жизнь?

– Не знаю. Жизнь – это выбор. Или окно в мир, или мир в окне. Я выбрала мир. Живут же фронтовики с осколком в сердце! Поначалу фотографировала всё, что видела. Каждую минуту, дерево, птицу, встречного. Всё, что пропустила, стоя и лёжа на полу в твоей мастерской. Чувствовала себя регистратором мгновений: отразить, запомнить, сохранить навсегда.

Куски жизни, осколки зеркала. А она – ловец отражений. Мастер репортажа. Побывала везде, где хотела, и там, куда не стремилась, видела мир и войну. Профессия. Научилась отбирать коммерческие фотографии для выставок и журналов из тысячи тысяч снимков. Свой дом превратила в библиотеку мгновений, ни за что их не выбросит, даже если места не хватит жить рядом. Первые мгновения застыли в записках – фотографировала словами. Но слова ненадёжны, выгорают со временем. Чем чаще повторяешь, тем быстрее теряют форму и цвет.

Торт, что в кафе ела толстая девочка, был белым и огромным, как Монблан. До того, как взяться за ложку, девочка смотрела на молчащий телефон. Наверно, ждала звонка, наверно, очень долго ждала. Телефон продолжал молчать. Глубоко вздохнула и начала есть. Жадно, как гусеница, гору из крема, которую и втроём-то не проглотить за раз. «Как же права эта девочка! – думала она. – Тот, кого ждёт, не разделит с ней торт. В ожидании жизни нет жизни, оно – мертво». Расплатилась с официантом и поехала в аэропорт. Голодала давно, не терпелось жить.

– Почему уехала, не сказав ни слова?

– Ты бы не понял. Превращал меня в статую.

Накануне отъезда сидела на полу и собирала учебники. Три раза в неделю посещала курсы итальянского, а после занятий не спешила домой, бродила по мостам над каналами, глядела на облака. Низкие осенние облака плыли над городом, разинув пасти, как стая голодных акул. Мёрзли руки, изо рта шёл пар. Ветер срывал со стен афиши летних концертов под открытым небом.

– Тебя долго не было, – он вырос в проёме двери. Свет падал наискосок, тень ползла по учебникам, ложилась на плечи. 

– Нас задержали.

– Звонил твоему преподавателю. Сегодня занятия отменили.

Начала оправдываться, объяснять что-то о внутренней территории, о мыслях, текущих, как реки. Рассказывала о том, что человеку нужно иногда побыть одному, раствориться в дымке над каналами, ощутить глубину внутри себя, ведь повседневность несёт нас, словно осенние листья, по поверхности жизни. За всё время, что провели вместе, не говорила так много. Понимающе кивал. Но в тот вечер с дверей ванной комнаты и туалета исчезли замки. Потом начал входить без стука. И завязывал глаза, когда занимались любовью. Ей это тоже не нравилось, как и маски, повешенные на стенах.

– Внутренний свет, что ты любил во мне, вырвался наружу. Больше не смогла просыпаться только ради тебя.

Не заметили, какие места заняли за столиком в кафе? Друг против друга. А можно было сесть рядом. Почувствовать радугу. Понять, что в людях любите своё отражение.