Грани

Художником решил стать в семнадцать лет вопреки воле отца. Мечтал о Риме и Флоренции, но переехал в соседний квартал. Отец владел ювелирной лавкой: прославленное муранское стекло, украшения, зеркала, вазы. По легенде, мастера-стеклодувы, покидающие Венецию, пропадали при невыясненных обстоятельствах. Зеркала не отпустили его. Отец не звонит, а если случайно сталкиваются на мосту, отводят глаза и смотрят в воду. Но детская комната в родительском доме сохранилась нетронутой. Комната-музей. Отец любит его тем, кем хотел вырастить, – продолжением. Любит свою тень.

– Ушла, чтобы остаться навсегда. В воспоминаниях видишь меня, какой хочешь. Забываешь ссоры и неприятности, но помнишь, как целовала по утрам. У памяти нет дверей и окон, и значит, никуда не уйду. Сделаю, что пожелаешь, не рассержу, не огорчу, не обижу. Я тоже жила с тобой много лет. Когда фотографировала, думала, написал бы ты этот кадр или нет. Видела, как утреннее солнце крадётся по подушке, чтобы поцеловать вместо меня. Смотрела твои сны, смеялась шуткам, чувствовала ладонь на плече. Заставляла догадаться, что плачу, когда шёл дождь, и капли текли по лицу. Воспоминание не нужно выгуливать на острова, оно не забеременеет, не растолстеет, не постареет. Да, к нему нельзя прикоснуться, но и люди, живущие рядом, с годами касаются друг друга всё реже.

Подобные портреты художник писал через зеркало до встречи с ней. Юные гибкие тела с возрастом утратили подвижность, открытый взгляд стал прищуром хищника, улыбку сменила гримаса недовольства. Глупые привычки, когда-то давно вызывавшие смех, раздражали. Мечты превратились в планы. Люди потеряли радость и не заметили, как окаменела любовь. Чувствовали смутно, что с каждым прожитым днём быть рядом всё холоднее, и потому вынуждены отстраниться. «Мы не погаснем, – твердил, снимая замки с дверей, – нужно только быть вместе: не рядом, а вместе. Всегда вместе». Но ни разу не задумался над асимметрией семейных портретов: почему одна из фигур непременно массивнее, важнее. 

Любовь непостижима вами, как и свобода. Храните на расстоянии, а вблизи пытаетесь уничтожить. Кровь по составу – почти море, но рождаетесь в замкнутых оболочках, и потому не сливаетесь, не наполняете друг друга, как сообщающиеся сосуды. Напротив, попадаете в плен сначала одного человека, потом другого, после в плен воспоминаний, а когда воспоминания темнеют, как зеркала, становитесь узниками одиночества. Не видите себя настоящих, только тела или то, что написано в документах. В богатом любите деньги, в сильном – защиту, в красивом – наружность, в умном – знания, в шутнике – лекарство от скуки, в ребёнке – надежду, в старике – опыт.

Но волны рождаются в глубине морей, на поверхности звучат отголоски, не вода поднимается – пена. Сын бизнесмена мечтает писать картины, красивая – фотографировать, умный – задавать вопросы, шутник – разрыдаться в жилетку, ребёнок – уйти из отчего дома, старик – начать всё с нуля, но иначе. Вы есть то, что пока не дано, не досталось, вы – мечта и дорога. Радуга, свет на воде. Невозвратность жизни – истина, с которой каждый борется по-своему, и кто-то сдаётся и носит маску, а кто-то пытается поймать отражения.

Незнакомец, ты стоишь на мосту. Задержись ненадолго. Неужели думаешь, что знаешь о себе всё? Загляни вглубь, на самое дно. Вода – древнейшее зеркало, мудрое. Помнит все жизни от начала времён, и никто не сможет его разбить. Не бойся, подойди поближе, перегнись через перила. Посмотри мне в глаза.

9-20 апреля 2011

ИЗО-ЛЬДА

Тишина никогда не безмолвствует,

в ней звучат голоса воспоминаний.

 Тебе почти сорок. Красишь волосы в чёрный цвет и носишь зелёные контактные линзы. Не так уж и молод, но в концертном фраке становишься дьявольски привлекательным. Мечтой женщин. Ни одна из них так и не узнала, что чёрная краска нужна тебе, чтобы скрывать седину на висках, а без линз не вписываешься уже в дверные проёмы. Ты всех изолировал. Никто не делит с тобой стол, постель и кров. Никто не проникает в тебя слишком глубоко, чтобы понять, кто ты.

Руки с тонкими длинными пальцами – такие бывают только у душителей, карманников, карточных шулеров и пианистов. Женщин не интересует их предназначение, равно как и твоя музыка. Глядя, как замирают твои руки над клавишами, они думают о другом. Измеряют диапазон чувствительности. 

 – Сыграй мне что-нибудь на рояле, – и голос срывается на горячий шёпот.

 – «4.33» Кейджа[2] хочешь?

 Ни одна из них не выдержала и полутора минут тишины.