Граница

Этану показалось, что за спиной Джеффа Кушмана стоит какая-то фигура – крупная, покрытая лоснящейся кожей, с темным, неясно видимым ликом, на котором виднелись наводящие ужас, завораживающие глаза горгоны. В этих глазах читался приказ подчиниться, но именно этого ему хотелось меньше всего, и, чувствуя, что иной мир уже обволакивает его, мальчик воспротивился этому. «Нет, – пронзила сознание мысль, – врешь, меня просто так не возьмешь… не возьмешь… я возвращаюсь туда, где только что был». Он и сам не знал, как это у него получилось. Просто понял, что должен драться, что он не позволит, чтобы кто-то вот так просто взял и похитил его, он не желает оставлять друзей и отказываться от исполнения своего долга. Он чувствовал, что на него действует страшная сила, она тянет его к себе, словно водоворот или мощный поток в водопаде, способный разбить его на кусочки о скалы, ждущие внизу. Но в голове настойчиво пульсировала одна мысль: «Нет, нет… меня не возьмешь…» Он собрал всю свою волю, сила которой в тысячи раз превышала прежнюю, когда он еще был обыкновенным земным мальчишкой, и способна была перебить силу, тащившую его за собой; ее оказалось вполне достаточно, чтобы заглушить сигнал или заблокировать портал – словом, сделать все, что необходимо для этого сделать. Очертания горгоны за спиной Джеффа Кушмана померкли, ощущение иного мира ушло, и они вдруг оба снова оказались в складском помещении торгового центра, где стояли солдаты с винтовками на изготовку и на их стволах тускло отсвечивали лампы.

Все произошло так быстро, что Дейв все еще продолжал тянуть руки к Этану. А самому Дейву, да и всем остальным тоже, показалось, что фигуры Этана и Джеффа вдруг стали бледнеть и растворяться в воздухе. И уже почти совсем исчезли, но неожиданно – никто и ахнуть не успел – вновь обрели плоть. Дейв вырвал Этана из рук похитителя и, оттолкнув мальчишку в сторону, пробил Джефферсону Джерико правый хук в челюсть, вложив в него всю мощь железных мышц бывшего крутого вышибалы, каменщика и вообще человека с дурным характером.

Теннессийский жеребец брякнулся на пол с такой силой, что большинство присутствующих, включая самого доктора Джона Дугласа, решили, что он уже не жилец.

Но через несколько секунд мертвец, охая и отплевываясь кровью, восстал к жизни; стоны его, казалось, исходили из самых глубин исстрадавшейся души, но над ним, снова сжав кулачищи, наклонился Дейв Маккейн.

– Лежать, сукин сын! И не вздумать вставать! – заорал он, хотя в душе желал бы, чтобы тот хотя бы попытался встать на колени.

– Приступим сейчас же, – сказал майор. – Как ты, в порядке? – спросил он мальчика.

Тот кивнул в ответ. Флеминг удержался от вопроса, куда это мальчик так неожиданно чуть было не исчез; видимо, майору не очень хотелось узнать ответ.

Оливия притянула Этана к себе и обняла. И не смогла удержаться от слез. Накатило все сразу – и утрата Винсента, а вместе с ним и целого мира, трагедия страны, разрушенной до основания этой бессмысленной и беспощадной войной, трудности борьбы за выживание, смерть стольких людей, которые стали для нее близки, о которых она заботилась… Она понимала, что прижимает сейчас к себе мальчика, в котором таятся некие потусторонние силы, но ей было все равно, ей нужен был сейчас кто-нибудь, кого она любила бы и защищала. Сначала Оливия просто всхлипывала, потом расплакалась всерьез. Она оплакивала и мертвых, и живых, тех, кто давно уже утратил всякую надежду, и тех, кто еще цеплялся за нее, ожидая, что следующий день принесет облегчение, тех, кто все потерял, и тех, кто смог сохранить своих близких по счастливой случайности или благодаря твердости и решимости обреченных. Оливия оплакивала тех, кто, как и она сама, хранил фотографии своих любимых, и в душе они оставались живыми для своих выживших родных, их память горела во мраке ночи, как свечка или волшебный шар, облегчая боль утраты тем, кто еще дышал воздухом этого мира. Она оплакивала и юных учеников школы имени Этана Гейнса, которые расписали стену, выразив в своей фреске мечту об общей семье всего человечества – ту, что оказалась уничтожена этой ужасной, кичливой и наглой силой красного и синего пламени.

А еще она оплакивала мальчика, который не знал собственного имени и взял себе имя Этана Гейнса, мальчика, который некогда был жив и у которого была нежная, заботливая и любящая мать, а теперь вот, одержимый и руководимый некоей чуждой силой, он восстал из мертвых, чтобы исполнить миссию, понятную только этой силе. Он больше никогда не станет таким, каким он был прежде. Никогда. Да и другие тоже, ведь даже если война закончится завтра… мир – это не компьютер, и перезагрузить его невозможно.