Граница дозволенного

Шампанское мало-помалу действовало на Эсекьеля, судя по тому, что он завел разговор о политической ситуации. Больше всего его интересовали Кристина Киршнер[9] и реакция прессы на давление со стороны президента. Вопреки тому, что я ожидала, Орсино его, кажется, очаровал, при том что взгляды на жизнь у собеседников оказались чуть ли не диаметрально противоположными. Орсино был не из тех, кто витает в облаках, он твердо стоял на земле обеими ногами, не упуская своего. Он не рассуждал, он действовал. Не приценивался, а продавал или покупал. Его хватка даже слегка пугала. Он излучал уверенность в себе, граничащую с безумием. Или тупостью. Ему хватало ума не признаваться в этом открыто, но было видно, что деньги кажутся ему чем-то вроде непотопляемого судна, а ему остается только загорать на палубе.

У себя дома он выдал нам по таблетке сиалиса — такого же сосудорасширителя, как виагра, только более длительного действия. Хватает на тридцать шесть часов и вставляет лучше экстази, как он сам уверял. Когда таблетка оказалась на языке, сердце от страха и предвкушения забилось как бешеное. Орсино заверил, что мне стимуляция тоже не помешает. И не ошибся.

Мы вышли выпить по бокалу на террасу, где царила одуряющая духота. Из-за влажного марева и света городских огней небо казалось беззвездным. Над ухом пищал комар. Как объяснил хозяин дома, когда с реки накатила волна тошнотворного запаха, вонь здесь постоянная. Она сильно подпортила мне впечатление от прекрасного вида. Дом парил на сваях над лугом, простиравшимся от улицы до одного из рукавов дельты Тигре. Дощатый настил в зарослях высокой речной травы, по которому я прогулялась на следующий день, вел к яхте, пришвартованной на канале с мутной, стоячей водой. Вдохновило архитектора этого дома, без сомнения, знаменитое творение Корбюзье — вилла Савой, и когда я поделилась своей догадкой вслух, Орсино с лукавой улыбкой ответил, что да, не смог удержаться от соблазна — сваи спасают дом в паводок, да и вообще ему всегда нравились подмостки. Обаятельный парень, эдакий утонченный ловкач.

Эсекьель чувствовал себя как дома, то и дело оглашая смехом ночную тишину. У нас в Чили он никогда бы не проникся симпатией к такому человеку — похоже, его отношение к людям сильно менялось, стоило ему вырваться из привычной обстановки, и, как прежде в Нью-Йорке, он становился более толерантным.

Орсино пригласил нас в дом, и мы последовали за ним по белому коридору с чередой продолговатых горизонтальных окошек на уровне глаз. Из узких вентиляционных щелей в потолке бесшумно струился кондиционированный воздух. Наконец, простерев руку в театральном жесте, Орсино пропустил нас в комнату с девственно-белыми стенами, всю обстановку которой составляли кровать и тумбочка. На тумбочке лежали презервативы и баночка лубриканта. Судя по всему, воздержание у хозяина дома было долгое. Сорвав с себя одежду, мы кинулись страстно целоваться, и первый акт вышел стремительным. Через полчаса у обоих моих мужчин началась повторная эрекция, а я почувствовала, как разливается тепло внизу живота. На этот раз Орсино показал себя во всей красе, лаская каждый миллиметр моего тела губами и ладонями. Потом он надолго задержался между моих ног — лизал, покусывал почти до боли, сам постанывая от наслаждения. Ему наконец удалось растопить остатки сковавшего меня льда.

Грузность не делала его неуклюжим; загорелую широкую грудь и живот покрывал светлый пушок. Я оседлала его, он сжал ладонями мои бедра, из горла рвался крик. Эсекьель пристроился ко мне сзади, обхватив мою грудь, лаская и отпуская, чтобы тут же ухватить снова, покрывая поцелуями мой затылок и плечи. Легким нажатием руки он заставил меня лечь на Орсино и вложил свой член между моими ягодицами. Мы так уже делали с другими. Смазав меня моими же соками, он осторожно вошел в меня «с тыла». Ощущение было непередаваемым — помимо физического наслаждения, еще и сама мысль, что во мне находятся сразу двое… Результатом стал множественный оргазм, сопровождаемый хриплыми восторженными стонами моих мужчин.

Орсино упросил нас остаться до утра, пообещав, что будет спать у себя. Эсекьель согласился не раздумывая, даже взглядом не посоветовавшись со мной.

Спалось мне плохо. Открыв глаза, я представила, что у нас не осталось ничего, кроме этих безликих стен, — ни прошлого, ни привычной жизни, лишь эта комната вне времени и ориентиров, где существуют только наши тела. Я повернула голову — Эсекьель лежал рядом, как чужой. И только вдохнув его запах, я немного смирилась с пустотой.