Граница дозволенного

Как и в тот вечер, когда я вручила ему виагру, мы сидели за столом. Был конец сентября 2006 года, как раз после Дня независимости, который мы провели здесь, в Рунге, вдвоем, наслаждаясь тишиной и пользуясь возможностью сбежать от суеты, хотя у меня внутри все так и дрожало. В свете тусклых огней Санта-Лусии за окном, под взглядом застывших на стене марионеток за спиной я выложила свои планы. Эсекьель с наигранной веселостью спросил, что это за блажь мне взбрела в голову, но удержаться от презрительной гримасы не смог. Я взорвалась. Обвинила в бездействии, равнодушии и чистоплюйстве. Мы не можем всю жизнь прожить без секса. Эсекьель не остался в долгу. Я могу трахаться со всем, что движется, а он выходит из игры. Серьезно? Он что, не догадывается — это уже не просто игра, это единственный способ остаться вместе?

Два дня спустя, когда я вернулась из своего нового офиса, который снимала в Витакуре на троих с фэшн-фотографом и эксцентричной девушкой-дизайнером, Эсекьель валялся на кровати, включив телевизор без звука. Теперь он тоже проникся идеей съездить в Буэнос-Айрес — мы ведь так любим этот город, но уже года три там не были. Это было завуалированное согласие, знакомый маневр. После ужина мы полезли в его компьютер. Три стены кабинета из четырех скрывались за книжными полками, между которыми в нише с пробитым в световой колодец окном умещался откидной стол. У четвертой стены стояла кровать, где спал Эсекьель, если засиживался в кабинете допоздна.

Мы вышли в чат, побеседовать с избранниками, — я сидела за откидным столиком, Эсекьель рядом, на кровати. Двое заговорщиков перед крошечным алтарем в обрамлении книжного иконостаса. В итоге мы договорились встретиться с одним из тройки кандидатов, заработавшим себе состояние на бирже. Тридцать два года, румяные щеки, взгляд одновременно лукавый и ласковый. Когда он включил веб-камеру, стало ясно, что лишних килограммов в нем чуть больше, чем на присланных фотографиях, однако мне импонировали его сообразительность и острый язык, равно как и отсутствие заморочек, тем более что секс втроем он уже пробовал. Эсекьелю парень показался забавным, уверенным в себе и знающим, чего ищет. Назвался он Орсино, жил один в собственном доме в районе Тигре. В свои тридцать два он еще ни разу не был женат, хотя имел за плечами три неудачных романа. Мы договорились выпить по бокалу в «Мильоне» — баре на улице Парагвай, а потом, если понравимся друг другу, отправиться к нему домой.

«Мильон» располагался в особнячке недалеко от проспекта Санта-Фе. В половине восьмого вечера мы прибыли почти к открытию. На заднем дворе, где раньше располагались конюшня и каретный сарай, теперь разместился ресторан — в цоколе скрывалась кухня, а чуть выше, в бельэтаже, который иногда называют piano nobile, — бар. Других посетителей, кроме Орсино, который сидел рядом с большим французским окном под три метра высотой, выходящим на балкон над улицей Парагвай, в баре не наблюдалось. В руке он держал бокал шампанского, из запотевшего ведерка на высокой подставке торчала бутылка. Он оказался ниже ростом, чем я представляла, а может, просто проигрывал рядом с Эсекьелем. Меня он расцеловал в обе щеки, как принято скорее у испанцев, чем у аргентинцев, а с моим мужем они обнялись, похлопывая друг друга по спине, но стараясь при этом не соприкоснуться грудью. Официант принес закуски и наполнил бокалы. Орсино улыбался во все тридцать два зуба. Расстегнутая почти до груди рубашка выдавала любовь к загару, тугие бицепсы под закатанными рукавами тоже отливали бронзой. Лицу повезло меньше: вместо золотистого оттенка получилась краснота, невыгодно подчеркивавшая соломенно-желтые брови. Его черты отличались легкой неправильностью: слишком близко посаженные живые глаза, маленький нос и тонкие губы казались чужими на круглом пухлощеком лице. Однако дисгармония эта не настолько отталкивала, чтобы я передумала спать с ним, тем более что от его фигуры веяло силой и чувственностью.

Как во время предыдущих знакомств, в первые мгновения у меня голова шла кругом. Эсекьель признавался, что с ним происходило то же самое, мы как будто взмывали ввысь, отрываясь от повседневности. Возможно, именно поэтому полчаса мы гоняли ту же заезженную пластинку беседы в чате, избегая, впрочем, интимных тем — большей частью. Этот необъяснимый ступор нападал на нас во время каждой встречи с «третьими». Орсино по второму разу, только теперь с налетом веселой беззаботности, поведал нам, как ему удалось так здорово устроиться, чтобы посвящать работе всего три-четыре вечера в неделю. Отслужив пять лет брокером в американском инвестиционном банке «Леман бразерс», он ушел на вольные хлеба и стал сам управлять своими накоплениями и небольшим наследством. Еще через пять лет он стал богачом.