Граница дозволенного

— У меня, — продолжает Роке, не сдавая позиций, — постоянно такое чувство, будто после развода ты решила, что потеряла себя. Но ты — это всегда ты, Амелия, кто бы ни был рядом с тобой.

Вот так во всем. Корень его проблем с бывшей женой тоже нужно искать в этом представлении об автономии.

— Мы не были просто суммой двух отдельных слагаемых. Он моя семья, как ты не поймешь?

— Не потому ли ты так хочешь с ним увидеться, что в глубине души веришь, будто он наделяет тебя индивидуальностью, которой тебе не хватает?

Укол болезненный, но тем сильнее разгорается мое желание вернуться к Эсекьелю, независимо от того, как прошла наша последняя встреча.

— Главное, как это видится мне.

Роке со стоном обхватывает голову руками.

— Я уже не знаю, как вернуть тебе веру в себя. Но то, что произошло, произошло не зря. Подумай, сколько всего ты перепробовала, чтобы выйти из тупика.

— Развод — это поражение.

— Поражение… А почему не выход?

Калан стремительным гибким нырком уходит под воду, чтобы через пару мгновений выскочить с бьющейся в зубах рыбой. Я вздрагиваю, вспоминая собственную ненасытность. Это как удар под дых. Я тут же жалею обо всем, что наговорила, но Роке уже поднялся, не в силах больше спорить.

— Роке… — Мой взгляд прикован к морю, зверь снова ушел под воду и больше не показывается.

— Да?

Сейчас попрошу его дать мне руку, обниму, прижмусь покрепче и поцелую.

— Я тебя догоню.

Визит пятый

В глубинах моря, куда уходят корни этих холмов, морская литосферная плита Наска погружается под континентальную. За ночь она уже успела вызвать десяток подземных толчков — «сейсмический рой» по-научному. Я уже привыкла к доносящемуся из-под земли гулу, который возникает за несколько секунд до толчка, и спокойно жду, пока до нас докатится подхваченный морем отголосок сотрясения. Эпицентр находится в сорока — пятидесяти километрах от берега, напротив Папудо, прибрежного селения, расположенного относительно недалеко, за северными холмами.

Все снова приходит в движение.

Я еще не звонила Эсекьелю. Сначала хочу очистить душу: мной не должны двигать ни отчаяние, ни страх остаться одной. Целыми днями тружусь над перголой. Сезар поначалу волновался, что я занимаюсь не тем, — конец лета требует совсем других работ. Но, увидев, как с грузовика разгружают стойки и брусья, он меняется в лице, и тщательно скрываемая плотницкая натура берет верх. Я чувствую, что крепну, я верю в Эсекьеля и надеюсь, что наш союз подчинится высшей силе, которая еще в самом начале подсказала мне: мы созданы друг для друга. Эта сила восстановит центр равновесия, которое мы потеряли, казалось, навсегда. Отсрочка звонка — это проверка на прочность, хотя бывают вечера, когда моя решимость отступает. На самом деле мне хочется, чтобы он позвонил первым. Пусть сделает хоть шаг навстречу, и все мои сомнения развеются. Сезар под моим руководством распиливает опоры и брусья, мы чертим схему фундамента и делаем разметку известью. Земля то и дело рокочет. Сезар разравнивает площадку, чтобы затем засыпать мелким гравием. Пергола будет располагаться по дуге. Я закупаю цемент, песок и щебень, а еще огромные болты для крепления. Окидывая торжествующим взглядом уже установленные опоры, понимаю вдруг, что строю эту перголу ради Эсекьеля. И хочу закончить к его приезду.

Туман постепенно смыкается вокруг плотной стеной, и наши с Сезаром разговоры становятся какими-то камерными. Реплики, которыми мы обмениваемся, теряют сухость и, если отвлечься от содержания, могут показаться интимными. Плечи мокнут под мелкой моросью, вечер на исходе, продолжим завтра. Дни стали короче, и вечерний свет раньше положенного тонет в тумане. Мелкие капли дождя барабанят по крыше, будто тысячи пальцев. Дождь висит пеленой над морем и над утесами, застилает нору калана и одинокие лощины между холмами. Над Вальпараисо, наверное, тоже дождь — стучит по оцинкованной крыше дома Перти и по плитам двора, с которого не сводит глаз Эсекьель.

Я раздеваюсь и сажусь в ванну. Вода, всколыхнувшись, снова успокаивается. В тишине отдается эхом дробный перестук капель с ветки больдо, который раскинул свой зонт над крышей ванной. Я вдруг вспоминаю, как мы с Эсекьелем в упоении прислушивались к шороху первого зимнего дождя после семи-восьми месяцев засухи. По щекам текут неожиданные слезы — я понимаю, что плачу не только по тем временам, но и почему-то по Роке. Я жалею себя за одиночество, за неспособность удержать обоих.

Уже успокоившись, угнездившись в кровати и выплакавшись, я набираю эсэмэс: «Я помню, с какой радостью мы каждый год встречали первые капли дождя».

«Ну, Амелия! У меня глаза на мокром месте», — отвечает мне Эсекьель на следующее утро.

«Хочу порадоваться снова».

«Пока ты еще с ним, не выйдет».

«Я одна».

Я жду звонка весь вечер, но приходится довольствоваться очередным сообщением: «Приеду в воскресенье».