Граница дозволенного

У меня перед глазами возникает коренастая, пухлая, не отличающаяся изяществом женщина с короткой стрижкой. При всем при этом от нее веет непоколебимой уверенностью. Одета она кое-как, в офисе беспорядок, в волосах седина, щеки обвисли, но другого такого именитого психолога в Сантьяго еще поискать. Принимает в одном из помпезных зданий, где сплошь мрамор и стекло, плохие лифты и тонкие стены, — обычное пристанище стоматологов, психологов, психиатров, дерматологов и косметологов.

Эсекьель идет, не поднимая глаз. Мы пришли искать способ спасти свой брак. После моего возвращения к Роке нам оставалось только одно — подать на развод, однако ни Эсекьель, ни я не решались собрать вещи и уйти. Эсекьель предпочитал мириться со зловещей тенью «этого козлины», а я думала, что все еще люблю его, мужа. У нас отпала необходимость охотиться на других в поисках утешения, чтобы преодолеть сексуальную неудовлетворенность. Так мы и объясняем психологу, наперебой перечисляя многочисленные положительные стороны нашего союза и оставляя за скобками единственную проблему. В конце первого сеанса Селия заверила, что и ей со стороны заметна любовь, которую мы питаем друг к другу. Она смотрела то в пространство между нами, то в свою тетрадь с заметками и хрустела пальцами. Несмотря на негромкий голос, слова ее звучали весомо — она посоветовала нам не ломать пока дров и поработать над отношениями. Если бы мы вообще не хотели спать друг с другом, не было бы и желания что-то наладить. Отказываться от любовников тоже не обязательно, если нам обоим не претит сложившийся расклад. Мы с Эсекьелем покосились друг на друга. Если до этого дня я еще безотчетно сомневалась, то теперь вдруг четко осознала, что у него действительно имеется постоянная любовница.

Последующие сеансы Селия посвятила исследованиям наших встреч с «третьими», выясняя, что послужило поводом для каждой из них, и завершила расспросы удовлетворенным кивком. «Вы сильно любите друг друга. Это очевидно. Амелия, твоей любви хватает с избытком и на Эсекьеля, и на Роке. А ты, Эсекьель, нашел способ, любя ее, не усложнять себе жизнь». Затем она принялась копать наши отношения с родителями. На Габриэле Барросе мы споткнулись: Эсекьель промолчал, а я изложила все, что мне было известно, о привычке Габриэля таскать в постель студентов обоего пола.

— Зачем ты это рассказываешь? — не выдержал Эсекьель.

— А почему нет? — тут же вмешалась Селия и, заверив, что здесь нет ничьей вины, кроме самого Барроса, продолжила расспросы. — Теперь про твою мать и твою. И про сестру. Что вы к ним испытываете?

И снова недомолвки. «Похоже, твой отец на потенцию не жаловался», — резюмировала Селия, глядя на Эсекьеля по-детски изумленными глазами. А я представила, как он подростком вламывается без стука в отцовскую комнату и застает Габриэля, трахающего студентку. Следом всплыла другая картинка: вот Эсекьель, сам уже студент, засматривается на женщин, которых отец приводит в дом, пытается завоевать какую-то из них, но в итоге ее отбивает и укладывает в постель отец. Эсекьель — свидетель амурных похождений отца, Эсекьель — обозреватель плодов чужого литературного труда, Эсекьель — свидетель удовольствия, доставляемого мне другими мужчинами.

Моя мать и наше с мужем нежелание иметь детей тоже послужили темой нескольких сеансов, хотя я и не видела в этом смысла. Маменькины опасения насчет меня я всегда объясняла эгоистичным желанием устраниться от проблем, а вовсе не заботой из чувства любви. Все просто. Любая трудность вызывала у маменьки не желание защитить, а исключительно гнев.

Мы ходили к психологу два раза в неделю. Примерно на десятом сеансе Эсекьель, возможно, из финансовых соображений (хотя большую часть расходов по дому несла я, по настоянию Селии сеансы мы оплачивали пополам), спросил: как мы поймем, нужен нам развод или нет? Она сама нам скажет, придя к какому-то выводу? В ответ мы услышали банальность: психолог не диктует пациентам, что делать. Нужно ждать, слушать сердце, то есть полагаться на бессознательное. Как оказалось, истинный смысл этой фразы нам еще предстояло узнать.

В середине ноября Эсекьель сообщил, что едет на выходные в Вальпараисо, к Перти. Меня он на этот раз не пригласил даже из вежливости — какой смысл, если я все равно откажусь? Перти я недолюбливала и как человека, и как писателя. Два года назад он издал первый роман — Эсекьель его превознес до небес, а мне он показался оторванным от жизни и пресным, несмотря на хороший слог и несколько метких наблюдений. Я воспринимаю Перти исключительно как озабоченного пьянчугу (щеки в красных прожилках, обрамленные нестрижеными, как в далекой молодости, седыми космами), который, не стесняясь присутствующих дам, пялится вслед каждой юбке, отпуская комментарии насчет «булок» и «буферов». «Сиськи как лампы Аладдина», — изрек он как-то раз в ресторане вслед удаляющейся в дамскую комнату спутнице. Он любил похвастаться своими подвигами, поделиться, как кого затаскивал в постель, и охарактеризовать сосательные способности каждой.