Граница дозволенного

— Если бы не тетя Аделина, не видать бы нам с сестрой вечернего пляжа. Отца, пока он не проснется после сиесты, просить было бесполезно, а у мамы почти всегда в это время разыгрывалась мигрень. Мы обедали в столовой базы, за длинным детским столом, а родители — за круглыми столиками у окна. Странно, почему мы раньше об этом не разговаривали… Вас куда на лето вывозили?

— В Конкон.

— И?..

Вот неймется человеку.

Маменька ненавидела Конкон, при каждом удобном случае выговаривая отцу, что этот курорт уже вышел из моды, а пляж там просто отвратительный. Так и было. По выходным после трех часов дня там ступить было негде, а в море приходилось все время оглядываться, чтобы не врезаться в других купальщиков, когда тебя накрывало волной.

— Курорт как курорт.

— Все еще дуешься?

— Нет, но ты мог бы прибавить шагу.

— Мне за тобой на своих коротких лапах не угнаться. — Роке изображает коротконогого карлика. Он без рубашки, но меня не соблазняют ни его мышцы, ни мощные плечи. Он ведет себя словно подросток в первый день каникул.

Я смотрю на море и мечтаю, чтобы сейчас рядом со мной стоял Эсекьель. Вялая волна с шипением набегает на песок — значит, белых хлопьев пены у скал ждать неоткуда. Роке кажется мне совершенно чужим. Зачем он мне вообще? Прошло почти полтора года, как мы впервые оказались с ним в постели, и с тех пор, если не считать того зимнего перерыва, мы общались каждый день без исключения, а виделись дважды в неделю. Похоже, я прикипела к нему телом, но не душой. Чувства то нахлынут, то опадут, словно волна под нашими ногами.

— Моя мама вечно всего стеснялась. Того, что мы перемазывались песком, папиного пуза, пухлых ляжек тети Аделины… Тетя меня восхищала, она как раз совершенно не комплексовала, с радостью облачаясь в купальник, — она была толстой, но пропорционально сложенной и совершенно без единого грамма целлюлита.

— Море спокойное, — говорю я, просто чтобы не молчать. Как бы я хотела сейчас услышать многозначительное «да» Эсекьеля.

— В Табо волны были гораздо круче.

Я отключаю слух и слежу за полетом чайки, которая парит над водой, не шевеля крыльями. Летит себе, куда ветер несет. В детстве я иногда представляла, что парю в небе, а ветер надувал мое платьице, словно парус.

— …мы с женой и дочкой ездили в Тункен. Снимали домик. Но я все лето проводил за рулем, мотаясь между побережьем и Сантьяго. Продюсер не хозяин своему времени, такая уж работа. Знаешь Тункен?

— Да, ездила разок.

На этом курорте обычно пасется телевизионная и театральная публика, а еще политики левого крыла.

— И как тебе?

— Кошмар. Голые дюны и никакого пляжа.

— Да есть там пляж.

— Ага, черный, каменистый и ветреный. Это здесь пляж. — Я машу рукой в сторону Майтенсильо с его ласковым бризом и широченной полосой чистого песка.

— Ладно, согласен, он не для таких утонченных особ, как ты. И Эсекьель.

— Оставь Эсекьеля в покое! — взрываюсь я.

Роке смотрит мне в лицо, вздернув брови:

— Поверить не могу.

— Во что ты не можешь поверить?

Мы дошли до скал, и я уверенно перескакиваю с камня на камень, а Роке отстает, неловко перетаптываясь и едва удерживая равновесие.

— Подожди! — кричит он.

Я добралась до самой высокой скалы, с макушки которой ниспадает к морю широкий каменный шлейф. Жду, обхватив колени руками, без единой мысли, усевшись на мысу, упершемся в море, словно огромный мозолистый палец. Слышу неуверенные шаги подбирающегося Роке. Он садится рядом со мной и смотрит вдаль. Вздыхает. В уголках его глаз обозначаются лучики морщинок. До этого момента я не задумывалась, есть ли морщины у Эсекьеля. Само собой, есть, но я его вижу и помню только молодым, каким он был в пору нашей влюбленности.

— Я тебе противен, — говорит Роке.

— Не противен. Просто… Я не знаю, почему мы вместе.

— Потому же, почему и всегда.

— Всегда? Мы с тобой чужие. О своих родителях ты мне сегодня рассказываешь первый раз, а про дочку не упоминаешь вообще, если я не спрошу. Ты не знаком ни с моими друзьями, ни с родными. — Я стараюсь говорить бесстрастно, а выходит беспощадно и зло. — У меня нет сил выстраивать жизнь с тобой, она у меня своя, и значительную роль в ней играет Эсекьель. С ним я чувствую себя не пустым местом, чувствую, что кому-то принадлежу.

— Неправда. Ты выдаешь желаемое за действительное. С ним ты думаешь о следующей нашей встрече. Вечное заблуждение. Проклятие! — вырывается у него. — Как у нас что-то сложится, если мы ничего не делали вместе, кроме как трахались украдкой? С Эсекьелем ты перепробовала все, даже чужих мужчин, а от меня пытаешься отделаться любой ценой. Сама подумай: глупые разговоры, развод, даже психолог… — Он загибает пальцы, перечисляя.

— С таким же успехом, — возражаю я с холодной бесстрастностью врача, — можно подойти к этому с другой стороны. Если столько времени я не опускала рук, несмотря на все неудачи, не значит ли это, что мне нужен только Эсекьель?