Граница в огне

Все эти доводы были столь же смешны и нелепы, как и предшествовавший им слух о «походе в Индию через СССР». Но, приученные безоговорочно верить офицерам, отборные солдаты первой линии удара, приняв эти россказни за истину, готовились к «прыжку через Сан». Улицы Грубешова и других пограничных городов немцы уже с вечера посыпали песком. В этот день возле Усцилуга, в направлении на Владимир-Волынский, в лесу и в прибрежных кустах застучали топоры немецких саперов. Гитлеровцы готовили паромы и наспех ремонтировали лодки, отобранные у польских крестьян. С помощью этих средств и резиновых надувных лодок германское командование намеревалось быстро перебросить на советский берег Западного Буга свыше трех корпусов войск, а также приданные им специальные части первого удара имевшие целью двигаться на Владимир-Волынский, Луцк, Дубно, Киев.

* * *

То, чего никак не могла увидеть сквозь густую темень июньской ночи Евдокия Гласова, интуитивно чувствовал ее земляк-ивановец, боец тринадцатой заставы Николай Сорокин, бывший слесарь ткацкой фабрики № 2 «Красный Профинтерн», сын старого рабочего из Вичуги.

Как и все бывалые пограничники, Николай Сорокин обладал исключительно хорошим слухом и наблюдательностью.

Уходя по ночам в наряд, Сорокин тоже слышал и ворчание немецких танков, и отдаленную канонаду проверяемых гитлеровцами тяжелых орудий, и, наконец, участившийся стук топоров в Черном лесу, где немецкие саперы готовили паромы.

В памяти Сорокина запечатлелся густой хвостатый след, оставленный высоко-высоко в чистом небе самолетом «фокке-вульф». На глазах у всех этот немецкий разведчик пролетел в пятницу над советской границей, временами удаляясь к Тартакову, и к Каменке-Струмиловой, и, должно быть, фотографируя все то, что его интересовало. Следя за полетом «фоки», Николай Сорокин сказал своему товарищу по заставе Никитину:

— Ну, быть войне!..

* * *

Сейчас, когда Евдокия Гласова вошла в помещение заставы, Николай Сорокин, вешая себе на грудь новенький автомат, сказал ей:

— С легким паром!

Собираясь в наряд, он снял с пирамиды ракетницу.

Гласова хорошо запомнила, что перед тем, как перешагнуть порог и исчезнуть во тьме, Сорокин сказал ее мужу:

— Ох, и не хочется мне нынче к границе идти! Так сердце и ноет. Вот, товарищ политрук, никогда ни от какого задания не отказывался, а сегодня муторно на душе!

И что было особенно странно — Сорокин при этом улыбался. Его большое смуглое лицо, с глубокими глазами и раскрыльями черных изогнутых бровей, светилось доброй улыбкой. Младший лейтенант Гласов, оборвав на минуту беседу с бойцами, поглядел на Сорокина и тоже улыбнулся, видимо, не придавая особого значения словам своего земляка. Да и как он мог поступить иначе? О человеке и бойце судят не по его минутным колебаниям, а по тому, как он справляется со своими заданиями. Ведь сам же Павел Гласов, приезжая в прошлом году в отпуск на родину, сказал отцу Сорокина — Ивану Ивановичу, потомственному пролетарию Вичуги, что сын его Николай «хорошо несет службу и зорко стережет советскую государственную границу».

Правда, политрук Гласов не рассказал Ивану Ивановичу, где именно проходит эта граница, в каком селе расположена их застава, но и одних этих слов было достаточно для того, чтобы старик Сорокин искренне обрадовался. Он пригласил начальника своего сына к столу, долго беседовал с ним, расспрашивал, сколько же верст от Вичуги до Западного Буга, и потом не раз рассказывал соседям, что в «пограничные части, как сообщил ему политрук Гласов (уроженец деревни Филисово, лежащей близ Вичуги), отбирают самую лучшую, самую выносливую и надежную советскую молодежь». Прощаясь с Власовым, Иван Иванович просил передать сыну, чтобы тот прислал свою фотографию.

Вскоре после приезда Гласова из отпуска Николай Сорокин получил увольнительную и сходил в Сокаль. Он снялся там у лучшего фотографа — подтянутый, опрятный, в новенькой выходной гимнастерке, в портупее, одолженной у товарищей, в только что полученной буденовке, со значком «Готов к труду и обороне» на груди. Правда, на его петлицах еще не было угольников, но старшина Клещенко, поглядев на фотографию, поощрительно сказал:

— Будь я командиром заставы, за одну такую заправочку сразу бы назначил тебя командиром отделения.

Старшина заставы Клещенко не грешил против истины. Во всем облике Николая Сорокина, в том, как спокойно, непринужденно держал он себя, в его внимательном и умном взгляде, уже проглядывали черты будущего командира, требовательного к себе и к подчиненным.

* * *

После того, как Сорокин ушел в наряд, Евдокия Гласова села на скамеечку, прислушиваясь к беседе мужа с бойцами. Она исподволь следила за каждым его движением, за его вздрагивающими густыми бровями и с удовольствием слушала его ровный и спокойный голос.

Беседа затягивалась, хотя был уже второй час ночи. Бойцы, окружавшие политрука, еще не спали после наряда и нет-нет да и позевывали, хотя каждому хотелось послушать веселого и общительного Гласова.

— Павлуша, светать скоро будет! Дай людям отдохнуть! — шепнула Гласова.