Гравилёт 'Цесаревич'

Но на сердце было тяжело.

Ближайшим к ее дому супермаркетом - дурацкое слово, терпеть не могу, а вот прижилось, и даже русского аналога теперь не подберешь; впрочем, как это вопрошал, кажется, еще Жуковский: зачем нам иноземное слово "колонна", когда есть прекрасное русское слово "столб"? - был Торжковский. Я прокатил под Стасиными окнами, миновал мосты и припарковался.

Я был рад хоть что-то сделать для нее.

Хищно и гордо я катил свою решетчатую тележку по безлюдному лабиринту между сверкающими прилавками, срывая с них сетки с отборным, дочиста вымытым полесским картофелем, пакеты с полтавской грудинкой и вырезкой, с астраханским балыком, банки муромских пикулей и валдайских соленых груздей, датских маринованных миног и китайских острых приправ, камчатских крабов и хоккайдских кальмаров, празднично расцвеченные коробки константинопольских шоколадных наборов и любекских марципанов, солнечные связки марокканских апельсинов и тяжелые, лиловые гроздья таджикского винограда... Тем, что я нахватал, можно было пятерых изголодавшихся любовников укормить до несварения желудка. Ей недели на две хватит. И где-то на дне потока бессвязных мыслей билось: пусть только попробует отдать мне за это деньги... вот пусть только попробует... у нее все равно столько нет.

У меня у самого едва хватило.

- ...Саша, ты с ума сошел! - воскликнула она, едва отворив. Свежая, отдохнувшая, явно только что приняла ванну; тяжелые черные волосы перехвачены обаятельной ленточкой; легкая блузка-размахайка - грудь почти открыта; короткая юбочка в обтяжку. Преобразилась женщина, гостя ждет. Странно даже, что она меня узнала - в толще пакетов я совершенно терялся, как теряется в игрушках украшенная с безвкусной щедростью рождественская елка.

- С тобой сойдешь, - отдуваясь, проговорил я. - Куда сгружать?

Мы пошли на кухню; она почти пританцовывала на ходу и то и дело задорно оборачивалась на меня - энергия просто бурлила в ней. Я начал сгружать, а она тут же сортировать свою манну небесную:

- Так, это мы будем есть с тобой... это тоже с тобой... картошку я прямо сейчас поставлю... Ты голодный?

- Нет, что ты.

- Это хорошо... - распахнув холодильник, она долго и тщательно утрамбовывала банки и пакеты, приговаривая, почти припевая: - Не самозванка - я пришла домой, и не служанка - мне не надо хлеба. Я страсть твоя, воскресный отдых твой, твой день седьмой, твое седьмое небо... На Васильевский успел заехать?

- Конечно.

- Как Поля?

- Знаешь, я ее даже не видел. Пришел - она уже спала, уходил - она еще спала.

- Лиза?

- Все в порядке.

- Слава богу.

Воспоминание о ночи медленным огненным дуновением прокатилось по телу.

- Стася, ты веришь в бога?

- Не знаю... - она закрыла холодильник и разогнулась, взглянула мне в лицо. Взгляд ее сиял мягко-мягко. Редко такой бывает. - Верить и хотеть верить - это одно и то же?

- Любить и хотеть любить - это одно и то же? Спасти или хотеть спасти - это одно и то же?

- Ну вот. Я уж совсем было поверила, что ты - бог, а ты взял да и доказал, что бога нет... Коньяк-то зачем?

- Как зачем? Ираклий же нам подарил, так пусть у тебя дожидается. А может, человек с дороги выпить захочет.

- Съесть-то он съесть, да кто ж ему дасть... И не покажу даже, зажав в каждой руке по бутылке, она заметалась по кухне, соображая, где устроить тайник. Не нашлась; поставила покамест прямо на стол. Коньяк, словно густое коричневое солнце, светился за стеклом. Захотелось выпить.

- И вот еще, - я вынул из потайного кармана ключи от ее квартиры, которыми почти и не решался пользоваться никогда - так, носил, как сладкий символ обладания; и аккуратно положил на холодильник. Не видать мне их больше, как своих ушей.

- Какая умница! А я и забыла... Ты мне не поможешь картошку почистить?

Я заколебался. Минуту назад, когда она смотрела так мягко, мне, дураку, почудилось на миг, что ее оживление, ее призывный наряд - для меня. Зазнался, Трубецкой, зазнался. Она расторопно достала кухонный ножик.

- Рад бы, Стасик, но мне сейчас опять на работу. Извини.

Она честно сделала огорченное лицо.

- Да брось! Дело к вечеру, что ты там наработаешь? Януш часа через полтора будет здесь, я вас познакомлю; действительно, тогда вы и выпьете вдвоем, ты расслабился немножко. У тебя очень усталое лицо, Саша.

- Что я тут буду сбоку-припеку. Он твой старый друг, коллега...

Она покосилась пытливо - нож в одной руке, картофелина в другой.

- Саша, по моему, ты меня ревнуешь.

- Конечно.

- Вот здорово. А я уж думала, тебе все равно.

Я изобразил руками скрюченные когтистые лапы, занес над нею и голосом Шер-хана протяжно проревел:

- Это моя добыча!

Ловко проворачивая картошку под лезвием, она превосходственно усмехнулась, и я прекрасно понял ее усмешку: дескать, это еще вопрос - кто чья добыча.

- Не беспокойся, - сказала она потом, - я девушка очень преданная. И к тому же, совершенно не пригодна к употреблению.

- Окрасился месяц багрянцем?

На этот раз она оглянулась с непонятным мне удивлением; затем улыбнулась потаенно.

- Скорее уж, окрысился. Тонус не тот.

- Ну, будем надеяться, - сказал я.