Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке

Мысль опубликовать серию очерков, связанных единым сюжетом, придав им характер писем путешественника, уроженца Востока, оказавшегося в Европе, возникла у Голдсмита не случайно. Решающую роль, по-видимому, в этом сыграл огромный успех «Персидских писем» Монтескье (1721), породивший множество подражаний, хотя ни одно из них так и не достигло ни художественного уровня, ни популярности книги французского просветителя. Автор лучшего исследования об источниках «Гражданина мира» Хамильтон Смит[575] обратил внимание на то, что, рецензируя работу Вольтера «Всеобщая история» в «Ежемесячном обозрении» (август 1757), Голдсмит включил в свою рецензию слова Вольтера из другого сочинения — «Век Людовика XIV», где указывалось, что двери французской Академии открылись перед Монтескье именно потому, что сатира в его книге была дана в чужеземном обличий. «Сатира, звучавшая горько в устах азиата, — писал Вольтер, — потеряла бы всю свою силу, исходи она от европейца»[576]. Возможно, мнение такого авторитета, как Вольтер, предопределило выбор Голдсмитом жанра его произведения.

Впрочем, книга такого рода впервые появилась в Англии задолго до «Персидских писем»: это был перевод произведения Мараны «Письма турецкого шпиона»[577]. Напечатанная еще в 1687-1693 гг., она выдержала к году смерти Голдсмита 26 изданий. Писатель ее знал: еще в мае 1753 г., совсем молодым человеком, он пишет из Эдинбурга своему дяде, что живет уединенно, как турецкий шпион в Париже[578]. В книге Мараны сатира на европейские, и особенно французские, нравы XVII в. сочеталась с интригующим сюжетом, рассказом об опасностях, угрожавших турецкому шпиону, о его любви к прекрасной гречанке Дориде и т. д.

Из английских подражаний Монтескье следует назвать книгу Джорджа Литлтона (1708-1773) «Письма перса из Англии к друзьям в Исфагани» (1735)[579], в которой политическая сатира сочеталась с авантюрным сюжетом, во многом напоминающим приключения героев книги Голдсмита Хингпу и Зелиды, причем у героини было такое же имя — Зелида.

В августе 1757 г. Голдсмит рецензировал в «Ежемесячном обозрении» другую книгу такого же рода — «Письма армянина из Ирландии к друзьям в Трапезунде» (авторство не установлено)[580]. Отмечая достоинства и недостатки книги, Голдсмит высказывает некоторые соображения относительно того, как следует писать сочинения такого рода. Если автор хочет создать сатиру, то он должен описывать те нелепости, которые более всего могут броситься в глаза чужеземцу, надо также представить, что именно хотели бы узнать из его писем азиатские друзья, на основании того, что нам самим хотелось бы получить от своего корреспондента на Востоке. Герой рецензируемой книги, замечает далее Голдсмит, слишком вникает в детали ирландской политической жизни, и такая осведомленность подрывает веру в то, что автор писем — путешественник-армянин. В этих суждениях чувствуется стремление определить и для себя особенности данного жанра[581]. Наконец в 1739 г. маркиз Д'Аржанс (1704-1771), плодовитый писатель, близкий к кругу Вольтера, опубликовал свои «Китайские письма», переведенные в 1741 г. на английский язык и неоднократно переиздававшиеся и во Франции и в Англии[582], которые могли утвердить Голдсмита в его выборе.

Однако решение сделать своего героя именно китайцем было обусловлено не только письмами Д'Аржанса. Интерес к Китаю пробуждается в Европе еще в конце XVII в. — начале XVIII в., когда появились отчеты и книги миссионеров (преимущественно иезуитов) об этой стране. В этих книгах Китай был представлен в крайне идеализированном виде, как страна, где правят мудрые монархи-философы, мораль и религия которой якобы определяются естественными законами природы и разума, и т. п. Поэтому многие просветители, черпавшие свои сведения о Китае из этих источников, видели в нем воплощение своих политических и нравственных идеалов. Конфуцианство, например, представлялось им своеобразной, основанной на законах разума, верой, и потому, критикуя религиозный фанатизм в Европе, просветители противопоставляли ему дух мудрой терпимости Конфуция[583].

В Англии кульминация повального увлечения всем китайским приходится как раз на 50-е годы. При этом мода на всякого рода «шинуазери» наблюдается и в быту — фарфоровые безделушки, посуда, ткани, мебель, садовые беседки в виде пагод и пр.