Гражданская рапсодия. Сломанные души

— Конечно. Не вижу препятствий. Только поторопитесь, скоро отправляемся. Она в кладовой. Это последний вагон. Там…

Толкачёв недослушал. Он уже спешил к концу состава и думал: что он скажет Кате? Что он может ей сказать? Здравствуйте, я думал о вас… Нет, это слишком самонадеянно. Имеет ли он право думать о ней, не обидит ли её это? Да и станет ли она говорить с ним? Если вспомнить их последнее расставание, то он даже подходить к ней не должен. Надо по-другому. Здравствуйте, я… думал о вас…

Толкачёв судорожно отсчитывал вагоны. Как их много, целых семь! Кому пришло в голову собирать такие длинные составы? Он подбежал к последнему вагону. Двери были открыты, Катя стояла в тамбуре, читала какие-то бумаги. В платке сестры милосердия она выглядела… Она стала несколько старше, косынка пошла бы ей больше, а платок превращал её в серьёзную глубокую женщину, и Толкачёв оказался не готов к такой перемене. Он невольно сделал шаг назад и спросил растеряно:

— Как вы тут оказались?

Катя не удивилась его появлению. Она подняла голову и посмотрела на Толкачёва так, будто он целый день ходил мимо неё и уже изрядно поднадоел. Она приподняла подбородок, очевидно полагая, что так будет выглядеть ещё серьёзней, и ответила:

— Доктора Черешкова и меня включили в состав санитарного поезда. Наша дальнейшая служба будет проходить здесь, а не в госпитале.

— А Маша?

— Маша? А что Маша? — в её голосе вдруг зазвучала обида. — Вам интересно, где сейчас находится Маша? Тогда обратитесь к начальнику медицинской службы полковнику Всеволожскому. Именно он заведует распределением медицинского персонала по частям.

— Да нет, просто я думал, вы подруги. Странно видеть вас не вместе.

Эти слова смягчили Катю, тон её изменился.

— Я помогаю Андрею Петровичу при хирургических операциях. У меня есть подобный опыт. Я умею работать с анестезией. А у Маши подобного опыта нет, поэтому её оставили в госпитале на Барочной, там операции проводить ненужно.

Поезд прогудел и тронулся с места. Толкачёв пошёл следом за ним. Ему хотелось сказать что-то важное, но вместе с тем нейтральное, и он суматошно перебирал в голове слова, не зная, какие сейчас подойдут больше.

— Катя… Знаете что, Катя. Я рад, что встретил вас. Очень хотелось встретить кого-то, с кем я ехал сюда. Понимаете? И очень хорошо, что это вы. Я надеюсь, что мы снова скоро встретимся.

— Упаси вас господь от нашей встречи.

— Почему?

— Менее всего мне хотелось бы увидеть вас на операционном столе.

— Но ведь совсем не обязательно встречаться в операционной. Можно как сейчас, на станции или в вагоне. Или в Офицерском собрании. Вы бываете в Офицерском собрании? Или, знаете что — в Ростове наверняка есть синематограф, или даже лучше театр, — мысли путались. Толкачёв хотел сказать одно, а говорил другое. — Вы пошли бы со мной в театр?

— Да, так будет лучше.

Поезд продолжал набирать ход. Толкачёв почти бежал. Он ухватился за поручень, словно пытался остановить состав.

— Катя! Катя!

— Возвращайтесь, Владимир! Берегите себя!

Катя замахала рукой. Толкачёв отпустил поручень и остановился. В сумятице прощания он и не заметил, что перрон остался позади, и он стоит у верстового столба, по колено в снегу, и холодный ветер бьёт ему в спину. А в груди одновременно рождаются надежда и пустота. Какой театр? О чём он? Ростов захвачен большевиками, и не известно ещё, смогут ли они освободить его. Сил добровольцев для штурма не хватает. Что могут сделать полторы сотни мальчишек и небольшой офицерский отряд? Нужен неординарный ход. Блеф! Смелая атака. Был бы здесь генерал Корнилов… Но сквозь это наслоение фраз начала пробиваться новая мысль: Катя сказала «да», она пойдёт с ним в театр. Пойдёт! Вот только сначала надо взять Ростов.

11. Область Войска Донского, станция Нахичевань, ноябрь 1917 года

С Кизитеринки на станцию Нахичевань уходила дрезина. На грузовую площадку положили несколько цинков с патронами и два вещмешка с хлебом и тушёнкой. На взгляд Толкачёва этого едва бы хватило для одной только кадетской роты, но, видимо, предназначалось для всего отряда добровольцев. Щеголеватый подпоручик в пехотной шинели на просьбу Толкачёва взять его с собой сначала отказался, но потом махнул рукой: садитесь. Двое железнодорожных рабочих встали за помпу, и дрезина покатила по рельсам.