Гражданская рапсодия. Сломанные души

Загадка для начитанных людей. С сестрой они, бывало, загадывали друг другу подобные. Один брал строфу известного стихотворения, называл из неё несколько слов, а другой должен был угадать произведение и автора. Это было весело. Они спорили, смеялись, негодовали. Сестра чаще всего обращалась к Пушкину, преимущественно к «Евгению Онегину», но тогда задача усложнялась, потому что надо было назвать ещё и главу. Однако эти игры всегда проходили в гостиной, у камина, за чашкой горячего глинтвейна, когда распалённые догадками мысли ни на миг не покидали их. Сейчас же, кроме ветра и снега, в голову не лезло ничего.

Колонна прошла мимо ротонды. На площадке возле парадного входа было пусто, только ветер шевелил на мраморных ступенях обрывки афиш. Справа возник торжественно-уснувший городской сад, слева вырос из темноты памятник Петру. Впрочем, какая там темнота; она вроде бы ещё была, но уже становилась понятием относительным, ибо от Безсергеновки к Таганрогу протянулась полоса света, как длань, дарующая надежду, да и воздух стал чище и прозрачнее. Толкачёв зевнул. Раньше надо было выходить. Или позже, чтоб не тыкаться в чужие спины и не спотыкаться о ледяные наросты на дороге.

Впереди раздался выстрел. Колонна вздрогнула и замерла, по рядам юнкеров прокатился вздох. Самушкин запрыгнул на телегу, вытянулся. Толкачёв нервически оглянулся. Из ротонды, только что пустой и равнодушной, выскакивали вооружённые люди. Немного, человек десять-пятнадцать. Они быстро перебежали улицу и скрылись в палисаднике.

— Господин штабс-капитан, — Самушкин соскочил с телеги. — Не видно ничегошеньки. Позвольте сбегать, посмотреть, что там твориться?

— Не позволю. Сядьте. За пулемёт, Самушкин, за пулемёт — вот ваша обязанность.

Снова раздались выстрелы, резкие, как удары валька по мокрому белью. Огоньки в окнах замелькали чаще, залаяли собаки во дворах. Спотыкаясь о кочки, подбежал Морозов.

— У тебя как?

— Пока спокойно. Было движение у ротонды, но теперь никого. А там что?

— Прямо дороги нет. Большевики забаррикадировали улицу. Стреляют в воздух. Попробуем обойти по Гоголевскому переулку. Если получится, выйдем к вокзалу, соединимся с Левицким. Михаил Афиногенович просил, чтоб ты был повнимательней.

Движение возобновилось. На перекрёстке колонна свернула влево. В ста шагах дальше по улице Толкачёв разглядел преградившую путь баррикаду: брёвна, ящики, прочий хлам, собранный поспешно по ближайшим дворам. Поверх этого порождения хаоса полоскался транспарант: «Смерть буржуям!». Надпись была выполнена большими кривыми буквами, с ошибкой в первом слове, и могла вызвать только горькую усмешку. Кого они называют буржуями? Этих выбившихся из сил юнцов, половина из которых дети таких же рабочих, как они сами? И что вообще есть в их понимании «буржуй»?

Баррикада зашевелилась. Над верхней кромкой поднялись люди. Молодые мужчины, юноши, крепкие, сильные и злые. В позах полная готовность к действию, и, не было причин сомневаться, что если бы не объявленное перемирие, они непременно ринулись в бой.

Колонна снова остановилась. Выйти к вокзалу не получалось, все пути оказались перекрыты. Дорогу к Александровской площади перегородили грузовики, из чердачного окна соседнего дома выглянуло тупое рыло пулемёта. Оставался свободным проход только по Кузнечной улице. Пришлось поворачивать.

В свете занимающегося дня улица Кузнечная выглядела тускло. Широкая, от края до края шагов сорок, не мощёная. Сапоги сразу увязли по щиколотку в густой грязи. Холодный ветер и падающий снег превращали грязь в цемент; он схватывал подошвы и норовил оторвать их. Одноэтажные домишки под дощатыми крышами вжимались в землю и смотрели на проходивших мимо людей настороженно и враждебно.

Метров через триста улица упёрлась в вымло[14] глубокой балки, заросшей по дну и склонам высоким кустарником. По краям виднелись остатки сожжённого моста, судя по стойкому запаху гари, сожжённого недавно. Можно было спуститься и потом подняться, придерживаясь за ветви кустов, но повозки здесь проехать не могли. Рота сбилась в толпу, повозки сгрудились в кучу.

Полковник Мастыко прошёл вдоль по краю балки, тронул кончиком сапога обгоревший столбик верхней мостовой опоры.

— Можно вернуться и попробовать пройти через боковой проулок, — несмело предложил Ковалёв. — Там есть проход к железнодорожному полотну.

Мысль была верная, но возвращаться было уже некуда. Всё пошло не правильно и слишком быстро. В начале улицы показались красногвардейцы. Они залегли, используя каждую кочку как укрытие, подкатили два пулемёта и открыли огонь. Заржала лошадь, взвилась на дыбы, забила по воздуху копытами. Другая взбрыкнула со страха и ринулась в балку, утаскивая за собой телегу с ранеными. Затрещали оглобли, юнкера заметались в растерянности, кто-то начал молиться, кто-то присел на корточки, закрыл голову руками.

— Рубите постромки! — выкрикнул Мастыко. — И не стоять! Ложитесь!