В действительности деятельность Комитета по невмешательству никогда не давала державам «оси» поводов для тревоги. Его заседания продолжались, как раньше, невзирая на апрельский англо-итальянский пакт. «Все переговоры в комитете, – докладывал германский представитель, – отмечены печатью нереальности, так как все участники видят игру противоположной стороны насквозь… Политика невмешательства так нестабильна и искусственна, что каждый боится обрушить ее четким «нет» и понести за это ответственность»[910]
. Англо-итальянский пакт противоречил плану вывода добровольцев, предложенному британцами как способ затянуть с предоставлением противникам прав воюющих сторон. Лорд Галифакс счел частичный вывод войск достаточным для сохранения духа соглашения о невмешательстве.Франко не был уверен, как реагировать на пересмотренный британский план вывода иностранных сил из Испании, принятый Комитетом в Лондоне 5 июля. В ответ на его просьбу о совете союзники порекомендовали одобрить план в принципе, но тянуть с его осуществлением. 26 июля правительство Негрина приняло предложения о выводе иностранных войск, хотя его сильно беспокоила перспектива предоставления националистам статуса воюющей стороны. Оно означало возможность обыска даже судов под британским флагом, что значительно усилило бы блокаду.
16 августа Франко дал ответ британскому представителю Роберту Ходжсону. Он потребовал представления ему прав воюющей стороны до того, как будет достигнуто согласие по предложенной британцами минимальной численности вывода войск – 10 тысяч человек с каждой стороны. Его, видимо, поощряло давление британцев на французов с целью закрытия границы для предназначенных республиканцам вооружений.
На этом фоне Негрин выступил 21 сентября с речью в Лиге Наций, в которой объявил о безусловном выводе Интернациональных бригад. Этот неожиданный жест не произвел и малой доли рассчитанного драматического эффекта и не вызвал ожидаемого прилива сочувствия республике. Тревога из-за чехословацкого кризиса, достигшая в те дни предела, превращала вопрос Испании во второстепенный, и дипломаты в Женеве предпочитали просто забыть – как о смущающем напоминании о «больной точке» международных отношений.
Чиано был озадачен ходом Негрина. «Зачем они это делают? – задавался он вопросом в дневнике. – Чувствуют себя такими уж сильными? Или это чисто словесная демонстрация? В том, что касается нас, это, полагаю, несколько лишает нашу частичную эвакуацию ее значимости. Преимущество в том, что инициатива принадлежит не нам – иначе мы, итальянцы, не избежали бы критики за истощение, предательство дела Франко и т. д.»[911]
.Одновременно Муссолини, несмотря на то что его порой крайне злил «безоблачный оптимизм» Франко и его «вялость в ведении войны», предлагал каудильо новые дивизии – на тот момент в Испании уже находилось 40 тысяч итальянских военных. В конце концов было договорено, что лучшие войска останутся и будут сведены в одну усиленную дивизию, а остальные будут выведены. Вместо отзываемых войск Муссолини предлагал дополнительную авиацию и артиллерию – то, что и было нужно Франко. После этого итальянское правительство получало возможность указывать на вывод своей пехоты и настаивать на вступлении в силу англо-итальянского пакта.
Чемберлен попросил короткой отсрочки, чтобы все не выглядело в палате общин, как выразился Чиано, так, «будто дату назначил Муссолини». Это было необходимо ввиду продолжения итальянских атак на суда под британским флагом. Первые сошедшие на берег в Неаполе итальянские войска встречали 20 октября с оркестром. Лорд Перт просил, чтобы событие позволили засвидетельствовать его военному атташе, в связи с чем Чиано заметил: «Принципиальных возражений с нашей стороны нет – пока это нужно Чемберлену для дебатов в парламенте»[912]
.У Чиано были все основания для снисходительной позиции в дни Мюнхена. Перспектива войны в Европе (пугавшая и Муссолини, и Чиано, при всех их помпезных утверждениях) отдалилась: Муссолини заявил, что «взятие Праги – это уже почти взятие Барселоны». Это еще одно свидетельство того, что Британия принесла в жертву Испанскую республику в своем отчаянном, но все равно ошибочном желании избежать войны, как потом она пожертвовала и чехами.
Советская политика в отношении республики поменялась от осторожной поддержки до активного отречения. Предательство Чехословакии окончательно убедило Сталина, что он не может рассчитывать на Великобританию и Францию как на своих союзников против Гитлера и потому должен прикрыть свою слабость союзом с Германией. Но полностью связывать участь республики с событиями в Чехословакии было бы ошибкой: окончательная гибель надежды республики на выживание началась с боев на Эбро, минимум за месяц до Мюнхенского соглашения.