Работа по первому из обозначенных направлений была связана с необходимостью поиска финансовых ресурсов. При всей незначительности годового дохода архиерейского дома, ограниченного суммой в 122 500 руб., епархии удалось выполнять свои обязательства перед клиром в изменившихся условиях. Немалые суммы из собранных Смоленским епархиальным советом подлежали передаче в Высший церковный совет – 62 080 руб. за 1919 г.305
Основной проблемой было экономическое давление государственных предтавителей, представителей любых властей в форме произвольных поборов, предпринимаемых отдельными представителями власти, гражданской и военной, с церквей и особенно монастырей. У настоятеля одного из смоленских монастырей красноармейцы потребовали 25 000 руб. Он отказался выдать сумму и бежал. Пришедшие учинили расправу, «убили иеромонаха <…> и одного рабочего и закопали в землю»306. После подобных «нашествий» обители часто оставались разграбленными и встать на ноги больше не могли, исчезая как хозяйственные и религиозные единицы. Среди таких обителей Красногородищенская пустынь, Колочский монастырь Смоленской епархии.Однако имели место и весьма успешные практики монастырской самоорганизации и адаптации к реалиям Гражданской войны. К числу устойчивых и даже усиливших свои хозяйственные позиции монастырских центров относились Новодевичий монастырь в Петрограде и Вознесенский в Смоленске. О характере взаимоотношений со светскими властями свидетельствует их обращение к игумении Феофании (Рентель, 1918–1935) в официальной переписке конца 1920-х гг. – на письме ее именовали «матушкой игуменией». Нужно отметить, что такие случаи хотя и были редкостью, но не исключительной. Схожим влиянием пользовалась настоятельница крупного Воскресенского Новодевичьего монастыря Петрограда–Ленинграда.
В условиях революционного времени как никогда в церкви осознавалась необходимость обеспечить непрерывность церковного служения. Уже первые антицерковные акции – аресты и расстрелы духовенства – оказывали не только мощное морально-психологическое воздействие, но и прерывали регулярное функционирование приходов, что болезненно воспринималось верующими. Одними из первых от действий местной власти пострадали смоленские монастыри, что было связано с борьбой за монастырскую собственность.
13 июля 1918 г. вооруженный отряд красноармейцев вошел на территорию Поречьской Ордынской пустыни. Пришедшие «заняли все выходы и начали обход помещений братии, спрашивали ценных вещей и оружия и брали, что приглянулось. В помещении настоятеля взяли золотой наперсный крест <…> стоимость коего не превышала 300 руб., взяли на 250 руб. кредиток и в других местах несколько одеял, подушек, металлическую столовую посуду и немного серебра <…> наложили на монастырь 10 000 руб. штрафа»307
. О национализации уже готовой к севу земли «со скорбию» писала настоятельница Богородице-Рождественского монастыря308. Начались и закрытия монастырей: в сентябре 1919 г. был закрыт Аркадиевский женский монастырь в Вязьме309. Монахиням приходилось искать пристанища у родных и знакомых, снимать жилье. Остро стоял вопрос сохранения монастырского имущества, ответственность за судьбу которого несли обычно настоятельницы.В источниках прослеживается разница судеб городских монастырей и монастырских центров, находящихся в отдалении от городов. Городские монастыри в Смоленске и Вязьме в 1918–1919 гг. были закрыты, их здания переданы жилищному и земельному отделам местных исполкомов. За крупный смоленский Вознесенский монастырь, община которого поспешила обрести организационную форму коммуны (в результате чего часть прихода откололась, требовала передачи храма им и выселения «монашек-коммунисток» (!)), развернулась многомесячная борьба, в разрешение ситуации вмешался Совнарком310
. Загородные монастыри, принимая форму коммуны, а зачастую пользуясь поддержкой сочувствующих руководителей создаваемых при них организаций, смогли просуществовать до конца 1920-х гг. Пример такого пути являет один из крупнейших в епархии исторический Свято-Троицкий Болдин монастырь под Дорогобужем311.