Гражданская война в России. За правду до смерти

Но даже в условиях единичных случаев применения смертной казни по отношению к уголовникам у чекистского руководства и рядового состава стали наблюдаться нервные срывы, вызванные переутомлением и моральной ответственностью, сообщала в ЦК одна из лидеров эсеров и известная террористка М. Спиридонова{1004}.

Примером в данном случае может являться свидетельство английского разведчика Р. Локкарта, который отмечал, что каждое подписание смертного приговора причиняло заместителю председателя ВЧК Я. Петерсу физическую боль «в его натуре была большая доля сентиментальности, но он был фанатиком во всем, что касалось столкновений между большевизмом и капитализмом…»{1005}Сам Петерс мотивировал свое согласие с введением расстрела вовсе не идеологическими причинами: «в течение нескольких месяцев… смертную казнь мы отвергали, как средство борьбы с врагами. Но бандитизм развивался с ужасающей быстротой и принимал слишком угрожающие размеры. К тому же мы убедились, около 70 % наиболее серьезных нападений и грабежей совершались интеллигентными лицами, в большинстве бывшими офицерами. Эти обстоятельства заставили нас в конце концов решить, что применение смертной казни неизбежно…»{1006}

В марте начинается интервенция и новое немецкое наступление, Гражданская война охватывает Юг России. Ситуацию, сложившуюся в стране 18 мая, в газете «Известия» характеризовал один из лидеров большевиков Стеклов (Нахамкес): «Положение тяжелое, что и говорить. И мы, активные деятели и сторонники советской власти, меньше других скрываем от себя серьезность положения. Разруха, разброд, неустройство осаждают нас со всех сторон; явные и тайные препятствия, открытый и скрытый саботаж всячески мешают наладить нормальную жизнь страны…»{1007} 29 мая был образован революционный трибунал при ВЦИК. Д. Курский и Н. Крыленко обосновывали этот шаг необходимостью усилить карательную политику против контрреволюционеров{1008}.

Однако, несмотря на царящий с начала 1918 г. «белый террор», большевики более полугода не отвечали на него, делая максимум возможного для того, что бы предупредить массовое кровопролитие и перерастание эксцессов, возбужденных революцией, в Гражданскую войну.

Радикализм корниловцев, кадетов и т. д., не представлял для большевиков той угрозы, из-за которой имело бы смысл прибегать к методам террора. «В первое полугодие 1918 г. чрезвычайные комиссии, – подтверждает И. Ратьковский, – не использовали террор, как оружие политического устрашения противника. ВЧК, обладая чрезвычайными полномочиями, еще не применяла мер, даже отдаленно схожих с террором»{1009}. Об этом свидетельствовали и данные, приводимые исследователями того времени:

Количество расстрелянных за первое полугодие 1918 г. (до введения «красного террора»), человек

1010{1010}

1011{1011}

1012{1012}

1013{1013}

1014{1014}

Но террор все-таки начался. Почему? В. Ленин, отвечая на этот вопрос, указывал на главную причину – террор нам был навязан Антантой{1015}. К словам лидера большевиков можно было бы отнестись скептически, если бы подобные признания не звучали из уст самих интервентов: