Гражданская война в России. За правду до смерти

Но главное отмечал ген. Н. Головин, у Корнилова «не было в руках той силы при помощи, которой он мог бы осуществить диктатуру…»{1555}. И действительно организаторские способности играли в данном случае далеко не главную роль. Корниловский мятеж был обречен изначально, что наглядно продемонстрировали последовавшие события: «уже 29 августа, – отмечал Керенский, – стало очевидно, что вся реальная сила страны – против Корнилова… Корнилов оказался в абсолютной изоляции… мятеж был окончательно и бескровно подавлен. Корнилова не поддержала ни одна сколько-либо значительная политическая организация, он не мог опираться на силу какого-либо класса»{1556}. «Борьба с войсками ген. Корнилова закончилась без единого выстрела, – подтверждал лидер кадетов П. Милюков, – «Вопрос был решен не столько… стратегическими или тактическими успехами правительственных или корниловских войск. Вопрос решили… не полководцы, а солдаты»{1557}. По словам Войтинского, «казаки не хотели идти за ген. Корниловым против петроградских солдат и рабочих – и не пошли – этим исчерпывается реальное содержание корниловской эпопеи»{1558}.

После сдачи Корнилова, Верховным Главнокомандующим стал сам Керенский: «Временное правительство находит безотлагательным: наделить меня ради спасения НАШЕЙ страны, свободы и республиканского порядка властью принимать быстрые и решительные меры для искоренения какой бы то ни было попытки покушения на верховную власть в государстве и на права, которые граждане завоевали революцией»{1559}. По словам В. Чернова, Керенский все больше склонялся к «политике Корнилова, без Корнилова». С четырьмя министрами он по сути организовал директорию{1560}.

Член Директории, военный министр Временного правительства ген. А. Верховский отмечал, «для борьбы с анархией также необходима сильная единоличная власть, как для командования армией, и в этом смысле означенная власть может считаться диктатурою»{1561}. «Мольба о сильной, крепкой власти, – вновь взывал в сентябре ген. М. Алексеев, – думаю есть общая мольба всех любящих Родину и ясно отдающих себе отчет об ее истинном положении»{1562}.

Но никакой реальной властью Директория не обладала. После корниловского мятежа страна раскололась на два непримиримых лагеря, где умеренной Директории уже не было места. Прежние войсковые комитеты казались солдатам слишком «правыми». «Везде начали самочинно возникать “революционные трибуналы”, переименовавшиеся вскоре затем в военно-революционные комитеты…»{1563} В это время британский посол Дж. Бьюкенен с раздражением записывал, что военный министр Верховский «по-видимому, окончательно потерял голову и заявил, что Россия должна немедленно заключить мир и что когда мир будет заключен, то должен быть назначен военный диктатор для обеспечения поддержания порядка»{1564}.

«Если не хотят мне верить и за мной следовать, – в свою очередь восклицал А. Керенский, – я откажусь от власти. Никогда я не употреблю силы, чтобы навязать свое мнение… Когда страна хочет броситься в пропасть, никакая человеческая сила не сможет помешать ей, и тем, кто находится у власти, остается одно: уйти!». И «с разочарованным видом он сходит со сцены». Французский посол М. Палеолог писал в недоумении: «Мне хочется ему ответить, что когда страна находится на краю бездны, то долг правительства – не в отставку уходить, а с риском для собственной жизни удержать страну от падения в бездну»{1565}. «Тот факт, что правительство Керенского – либеральное и частью социалистическое – оказалось способно оставаться у власти только 8 месяцев, – констатировал американский ген. В. Гревс, – ясно показывает, что русским было предназначено иметь или автократическое или крайнее социалистическое правительство»{1566}.

Корниловский мятеж, по словам В. Ленина, стал для большевиков поворотной точкой: «Либо диктатура Корнилова (если взять его за русский тип буржуазного Кавеньяка), либо диктатура пролетариата – об ином выходе для страны, проделывающей необычайно быстрое развитие с необычайно крутыми поворотами, при отчаянной разрухе, созданной мучительнейшей из войн, не может быть и речи»{1567}.