Гражданственность и гражданское общество

Вот в таком контексте и стоило бы рассмотреть внутренний, душевный надлом царя и, соответственно, его действия по управлению царством. Когда дело его жизни, его царское служение (не зря мы столько времени посвятили значению венчания на царство для самого Ивана и для русских людей того времени), его литургия рассыпается как замок из песка. Именно в контексте такого громадного отчаяния стоило бы взглянуть на отказ Иоанна IV от царства и возвращение к великокняжескому званию. Тут видится попытка карнавализации, осмеяния своего исполнения служения, попытка отказаться от своего императорского долга, таким, как он его понимал: Ну что такое царь? Вон видали царь, Бекбулатка.

Попытка явно неудачная и ввергшая царя в еще большее отчаяние. Желанием хоть что-то удержать, получить противовес вотчинной аристократии было и создание опричнины. Еще раз хочется обратить внимание на работу И. Я. Фроянова «Драма русской истории: На путях к опричнине» [255]. Предложена весьма спорная концепция, но даже оспаривая некоторые выводы автора, трудно усомниться, сколь серьезная идеологическая борьба накаляла атмосферу в русской духовной среде того времени. Очевидно, далеко не всех, особенно в кругах княжат и земского боярства, устраивала мессианская идея утверждения нового Рима на Москве-реке. Ведь эта идея несла вполне конкретные, ощутимые последствия в форме строительства жесткой имперской организации, совершенно меняла иерархическую структуру русского общества! Венчание на царство нового цезаря звучало одновременно похоронным колоколом по старому, вотчинному боярству. Естественно, подобный идеологический конфликт нашел религиозные, обычные для того времени средства выражения. И в этом смысле стоит внимательнее присмотреться к позиции Фроянова, видевшего в опричнине религиозный орден, в некотором смысле царскую инквизицию, направленную против враждебной идеологии и еретических движений, посредством которых эта идеология выражалась. Нам сейчас трудно говорить, насколько удачной была эта попытка. Видимо все же нет, поскольку сам царь после отмены опричнины запретил говорить о ней.

Стоит вспомнить и новгородский поход Иоанна IV. Ему придают какое-то исключительное значение, предлагая как образец иррациональной злобы царя. Конфликт Москвы и Новгорода уже для Иоанна был древней традицией. Еще Александр Невский ходил на Новгород. С новгородцами воевали и дед Иоанна, и отец. Более того, аналогичную ситуацию мы может наблюдать и в истории других народов. Тот же литературный (и реальный) Д’Артаньян, помнится, участвовал в осаде Ла-Рошели. В результате осады и взятия Ла-Рошели в 1627–1628 гг. население города сократилось с 27 000 до 5000 человек. Тут было все, и поддержка со стороны иноземцев (англичан и голландцев), и участие в заговорах по свержению короля. Забавно, что во французском случае никто не сомневается, что были и заговоры, и иноземцы, а в русском, например, В. Б. Кобрин говорит об обвинениях против новгородской верхушки как о напраслине, воздвигнутой на невинных новгородских бояр [121]. Впрочем, если брать ту же Францию, то можно говорить не только о Ла-Рошели. Есть превосходное исследование О. Тьерри, посвященное истории становления городских коммун во Франции. Эта мрачная история массовых насилий и убийств со стороны как феодалов, так и королевской власти попросту немыслима в России. Немыслимо в России, чтобы царь взял и продал на смерть своих подданных, как это сделал французский король по отношению к жителям города Комбре [240].

Напоследок хочется заметить, что история странная штука, и заранее никогда не скажешь, где найдешь, где потеряешь. Царь Иван Грозный мог бы воспрепятствовать оттоку населения с тягловых земель введением полного крепостного права. Он этого не сделал. А если бы сделал, благом бы это было или нет для судьбы Русского государства? Возможно, Ливонская война была бы выиграна, и Смутного времени не случилось бы. Но с другой стороны, если смотреть по большому счету, массовое заселение Поволжья, движение на Дон и далее существенно увеличили географию расселения русского народа, и эти земли остались русскими при всех тяжелейших перипетиях русской истории. Кто знает? Но обойдемся без сослагательного наклонения.

В завершение можно сказать, что история Ивана Грозного как личности, властителя, реформатора — это не история мелкого психа и фигляра на троне. Это история великих замыслов и не менее великих свершений. Но в то же время и история громадной личной трагедии, мучительных метаний великой личности в условиях железной исторической предопределенности. Да, возможно, духовно царь надломился, не выдержав того груза ответственности перед Богом и миром, которую он сам возложил на себя. Что не удивительно в столь обескураживающих исторических обстоятельствах. В любом случае история царя Ивана Грозного — это не история упоения властью, как это кажется современным интерпретаторам русской истории и социального порядка России, а история переживания долга, библейский вопрос: каждому ли дается крест по силам его?